Тегеран-82. Побег
Шрифт:
Братик-баятик стоял под душем вместе с коляской, пока как следует не отстирался. Мы с мальчишками за это время тоже успели искупнуться в бассейне. Потом мы выставили брата на солнце, чтобы он просох. К возвращению родителей он был как новенький.
Добросовестно не видя в этом ничего плохого, я похвасталась перед родителями своими успехами в воспитании малыша в части его бесконтактного отмывания после туалета. Поняв смысл моего изобретения, мама с папой до смерти перепугались и начали наперебой щупать брату лоб. Мне даже стало немного обидно. Вместо того, чтобы сказать мне простое человеческое спасибо, они еще и подозревают, что от моих водных процедур он мог заболеть! К счастью, мой брат был полностью здоров и даже весел. Но после этого случая
Узнав о том, что в моих услугах больше не нуждаются, так неприкрыто обрадовалась, что родители даже заподозрили, не придумала и я историю с отмыванием под душем нарочно? Зная, что после такого меня точно освободят от роли няньки. Увы, они были слишком высокого мнения о моей хитрости. Я всего лишь, как всегда, хотела как лучше.
Где-то в середине августа я шла вдоль бимарестанского забора к своей даче, когда в меня полетел грецкий орех. Я подняла голову и увидела на заборе Мамада, младшего брата Махьора.
– Привет, Джамиле-ханум! – сказал он. – Как дела?
– Хорошо, спасибо, – ответила я. – Как у вас?
– У нас неважно, – вздохнул Мамад. – Махьор все же решил вернуться! Родителям так и не удалось его отговорить. На будущей неделе они все прилетят в Тегеран.
– Не переживай, может, все обойдется! – решила приободрить его я, уж больно он был грустный. – Зачем властям ловить твоего брата, мало у них, что ли, настоящих преступников! – добавила я, вспомнив «обкуренных афганцев», стреляющих под стенами госпиталя и нападающих на наше посольство.
– Сам Махьор не преступник, конечно, – покачал головой Мамад. – Но его организация угрожает режиму. А он ни за что не хочет отрицать свою причастность к ней. Вернется и сразу наденет свой платок муджахеддина, вот его и схватят!
– Это какой платок? Такой, в каком Банисадр бежал? – вспомнила я похожую на детектив историю бегства иранского президента.
– Да-да, платки – это форма муджахеддинов, организации Махьора. Есть еще федаины, тоже молодежная организация из университета, но у них лица открыты и они носят бороды.
– Передавай Махьору привет! Уверена, что все будет хорошо! – заверила Мамада я и поймала себя на том, что говорю прямо тоном своего папы.
Мне действительно казалось маловероятным, что стражи мусульманской революции, у которых и так дел полно, взрывы и перестрелки каждый день, станут ловить какого-то малолетнего Махьора из богатенькой семьи. Который, судя по поведению, еще и маменькин сынок: иначе что он там свою храбрость родителям доказывает, сидя с ними в Париже и мотая им нервы своими угрозами вернуться и напялить свой дурацкий платок!
Я была уверена, что, если опасность действительно есть, родители ни за что не позволят своему Махьорчику вернуться на родину. А все эти разговоры с забора – мальчишеская попытка придать себе налет героизма. Плотное общение с Мартышкой не прошло для меня даром, сделав в отношении мужчин не по годам мудрой. По крайней мере, мне так казалось.
Увы, проверить свои догадки я так и не успела.
В начале месяца Шахривар 1360-го года, по-нашему в конце августа 1981-го, родители все-таки приняли решение отправить меня на учебный год в Союз.
Из-за неспокойной обстановки в городе это решение, конечно, зрело. Но окончательный «пинок» родителям дала моя бабушка, заявив, что не ходить в школу третий год подряд – это уж слишком! И согласилась присматривать за мной весь учебный год, «лишь бы эти безумные люди, твои родители, вернули тебя в нормальную советскую школу», именно так она и сказала.
Ради этого бабушка даже решилась на время переехать к нам в Сокольники, пожертвовав «своими делами, привычками, соседями, приятельницами, поликлиникой, семью другими внуками и абонементом в консерваторию».
Договорившись с молодой парой из ГКЭС, отъезжающей в отпуск, папа заехал в консульство и вписал меня в их паспорта.
Мне объявили, что у меня есть неделя на сборы, и я могу составить список, чего бы я хотела купить с собой в Союз. Папа будет ездить с этим списком по магазинам сам, потому что лишний раз выезжать в город с детьми теперь опасно.– Только держи себя в руках, составляя список, – напомнила мама, испортив тем самым всю мою радость от того, что я могу сделать папе заказы.
Примерно в то же время Серега тоже узнал, что его отправляют в Союз. Его взялась вывезти наша доктор-псих, она ехала в отпуск. К нашему обоюдному сожалению, Серега ехал не моим поездом 30 августа, а на неделю позже. Единственное, что его утешало, что он опоздает «в эту чертову московскую школу» на целых две недели: уедет только 7-го сентября, а еще четыре дня ехать, а там выходные
– Не хочу я в эту Москву! – печально сказал Серега. – Знаешь, в Тегеране мне как-то спокойнее!
Я догадалась, что Сереге грустно оставлять СахАра, ведь до этого он никогда не расставался с младшим братом. К тому же, выяснилось, что Макс и Бародар тоже уедут, только чуть позже, в середине сентября, вместе со своими мамами. Выходило, что из детей в Тегеране оставался один бедняга СахАр. Еще, правда, был мой братик-баятик, но он не мог стать мелкому Сашке полноценным другом, потому что еще не умел ходить и говорить.
В мой последний перед отъездом день в Зарганде мы с мальчишками прибрались в нашем «штабном» дупле, аккуратно завернули в целлофан все наши ценности – карту местности и найденные записки – чтобы за зиму они ненароком не отсырели. Посидели под платаном на травке, поболтали на дорожку и договорились в Москве созвониться. С посольскими девчонками я даже не стала прощаться, они ехали домой со своими мамами тем же поездом, только в другом вагоне.
Родители всю неделю кропотливо собирали меня в дорогу. Вернее, не столько меня, сколько вещи, которые они отправляли со мной в Союз. Так делали все, при первой возможности отправляя домой коробки со всяким добром для дома. Ведь случись срочно выезжать, а такое происходило нередко, сразу все с собой не утащишь. Компенсируя свою неспокойную долю в командировке, наши люди готовились к лучшей жизни на Родине, закупая впрок не только одежду, но и все, чего не было в Союзе – тефлоновые кастрюли и сковородки, серебряные сервизы, мраморные столешницы, люстры, а доктор-кожа умудрилась приобрести даже раковину! Все это было или тяжелым, или хрупким, или и тем, и другим, поэтому с величайшей аккуратностью паковалось в просторные картонные коробки. Бьющиеся предметы оборачивались полотенцами и прокладывались шмотками, коробки обматывались скотчем, нумеровались и подписывались. К каждой прилагалась опись, чтобы сверяться по ней при разгрузке.
Примерно такую же картину я увижу 15 лет спустя, когда окажусь в Стамбуле в компании российских челноков. В начале 90-х уже полстраны паковало, «скотчевало» и писало описи ради доходного бизнеса. Новые русские челноки уверяли, что дело их не ново, до них его уже прекрасно освоили советские дипломаты, «поставляя» на продажу добро со всего земного шара. Возможно, у кого-то в этом смысле возможностей было больше, но у нас, в Тегеране образца 1981-го года, про бизнес мало кто думал. У одних лишних денег не было, другие статьи за спекуляцию боялись и вреда карьере. Но упаковать «импортом» свой дом хотелось всем без исключения. Была еще одна очень важная статья – подарки. Без них в страну победившего социализма из-за границы лучше было не возвращаться. «Сувениров из-за бугра» ждали везде, где бы ты ни появился – от родни и сослуживцев до учителей в школе и тетки в окошке ЖЭКа. Без этих презентов отвыкший от советских реалий командировочный просто не мог начать нормальную жизнь: просто так для него не оказывались даже самые обычные бесплатные услуги – еще бы, обогатился там у себя за рубежом, пускай делится! Поэтому мне даже трудно предположить, сколько же коробок перли на себе те, кому, помимо обязательного дарения, хватало барахла еще и на спекуляцию.