Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Шрифт:
Гнозис всегда основывался на передаче тайн, и скрытую битву откровений и невидимых свершений можно найти повсюду в Гностической традиции. Некоторые гностические мифы о творении повествуют об агентах плеромы, закулисных работниках, обманывающих архонтов и открывающих двери духовного освобождения прямо посреди их ложных творений. [25] Ганс Йонас, немецкий ученый, который видит в Гностицизме предвосхищение экзистенциализма, пишет:
Посредством неведомых агентов (Демиурга) духовное зерно было привито человеческим душе и телу, чтобы сохраняться там, как в чреве, до тех пор, пока оно не дорастет до того, чтобы воспринять Логос. Пневма временно обитает в мире для того, чтобы быть собранной для финального «информирования» [26] через посредство гнозиса82.
25
Что касается Зова, то как не вспомнить Морфеуса и прочих персонажей кинотрилогии братьев Вачовски.
26
букв.: «оформления». — Примеч. пер.
Воплощая вселенский порядок и мистическое знание, Гностический Логос, конечно же, означает нечто гораздо большее, чем просто информацию, и тем не менее этот Логос иногда появляется в виде информационного сигнала, Зова, обладающего свойствами вируса, проникающего в закрытый мир материи.
Судя по содержанию крылатого письма из «Гимна», Гностический мистицизм должен быть также рассмотрен в контексте пишущей машины. Это самопознание, которого ищут Гностики, открывающее человеку, что его «я» принадлежит трансцендентному порядку, далекому от вещного мира, можно рассматривать отчасти как побочный продукт платонизма, связанный с феноменологией алфавитного письма, чьи искусственные знаки, в сущности, чужды порядку природы. Для мистически настроенных индивидов голос алфавита может являться аналогией утонченной мудрости, иногда возникающей в глубинах сознания. Гностики проделали огромный путь, исследуя феномен неизбежной двойственности текста. Придирчиво перечитывая тексты, обладавшие хоть каким-нибудь духовным авторитетом, они подвергли их аллегорическому переосмыслению, для того чтобы приспособить к своим потребностям. Как пишет Иоан Коу-лиано, «гностицизм — это разновидность платонической герменевтики, настолько ревностно следующая традиции, что она уже ломает границы всех традиций, включая свою собственную»83.
Эта ревностная герменевтика, которая без конца ищет лазейки в каждой истории, достигает пика своей дерзости в одной из гностических интерпретаций истории об Адаме и Еве. Как известно, Бог дал только что сотворенной паре всю власть над раем, кроме одного известного дерева, плоды которого обычно изображаются как яблоки, однако в средневековом искусстве иногда (возможно, небезосновательно) фигурируют грибы. Адам и Ева не подчиняются, что не удивляло родителей прошлого, не удивит и современных родителей. Их искушает змеевидный плут, который обещает Еве, что она и ее возлюбленный будут «как боги, знающие добро и зло». Когда Бог обнаруживает их проступок, он наказывает их на первый взгляд очень жестоко: смертью, тяжелым трудом и страданиями для них и всех их потомков до конца времен. Обычно это интерпретируют в том смысле, что, восставая против воли Бога, мы сами роем себе могилу. Мы сами вызвали падение своего мира.
Гностики не принимали ничего из вышесказанного. Родив, вероятно, первую известную в истории метафизическую теорию заговора, анонимные авторы «Тайной книги Иоанна» прочли Книгу Бытия с точностью до наоборот, утверждая, что Эдем на самом деле был низкопробной реальностью, сфабрикованной некомпетентным невежественным тираном. В одной из наиболее поражающих гностических ревизий сам Христос (также известный как Логос) тайно входит в сад под видом Змея и тем самым дарует спасительное знание первоначально одураченной паре. Это знание — именно то, которое было обещано Змеем: знание, пробуждающее нас в наше божественное состояние, освобождающее нас от оков невежества. В этой трактовке стремление к знанию и через знание к тому, чтобы стать «как боги», становится лейтмотивом всего гностицизма. Как мы увидим в следующей главе, тяга к преодолению естественных границ тела посредством доведения сознания до божественного или всеведующего состояния остается одним из самых характерных определений «гностического», которое реализует себя сегодня в основном в терминах технокультуры.
Для Гностиков Эдем был не потерянным раем, но аллегорией материального мира, который многие из них отвергали с такой дуалистической враждебностью, что даже католическая месса казалась им дионисийской оргией. Некоторые Гностики называли нашу планету «выкидышем материи», состоящей из боли и страдания. Ма-нихейское представление о космосе в точности предвосхищало мифологию настольных ролевых игр, в которых мир представляется разлагающимся телом демона. Неудивительно, что типичное гностическое представление о человеческом теле отличалось от того, что мы сегодня считаем нормой. Некто Маркион, к примеру, полагал, что мы сделаны по образу и подобию злого демиурга и что эта «плоть, набитая экскрементами» столь отвратительна, что акт творения нельзя оправдать вообще ничем.
Хотя Гностики определенно исходили из того же платоновского небрежения телом, которое оказало значительное влияние на христианство, их отвращение к материальному миру и его архонтам нельзя считать всего лишь аскетическим разочарованием во всем преходящем. Они так ненавидели мир в том числе и потому, что ненавидели те силы, физические, институциональные или психологические, мешавшие личности осознать потенциал, который они связывали с освобождением, со сбрасыванием всех оков. Одержимые почти параноидальной враждебностью к экосистеме, они страстно желали свободы, и хотя эта жажда не могла быть удовлетворена ничем как тогда, так и сегодня, она привела к возникновению нового ощущения автономии, которое было характерно для личности в поздней античности точно так же, как оно характеризует индивида в современном мире. Такая личность видит себя свободной, познающей искрой, которая борется против
внешних сил, ограничивающих и подавляющих ее. Несмотря на весь свой языческий оккультизм, многие гностики рассматривали архонтов в астрологическом ключе, следуя общепринятому в те дни убеждению, что звездные владыки держат судьбы людей и стран в своих звездных руках. Вместо того чтобы принимать зодиак в качестве закона судеб, Гностики настаивали, что сознание способно преодолеть его ограничения посредством углубления психологии, ума и мистической воли. Одним словом, гностическая борьба — это борьба освободительная, либертарианская.Обосновав духовный авторитет «я», Гностики бросили вызов нерушимости авторитета, на котором основывалась структура института Римской церкви. Именно для того, чтобы контролировать такой идеологический уклонизм, церковь разработала представление о «ереси» — извращении или отвержении ортодоксального учения, концепцию, которую в наши дни можно понять по аналогии с инакомыслием. В этом отношении Гностики оказывались в буквальном смысле духовными диссидентами, бросавшими вызов принятому закону и доходившими до таких антиномий, как учение Карпократа, представители которого призывали «презреть и нарушить все законы, сочиненные ложным библейским Богом-творцом». Пародируя своих противников, сторонники Карпократа увлеченно меняли сексуальных партнеров, явившись провозвестниками «свободной любви», свойственной современным утопическим коллективам и либертарианской контркультуре.
К началу Темных веков церковь в основном добила представителей Гностицизма старой школы, но гностические идеи и образы не ушли из западного мышления и опыта, хотя с этого места мы уже можем писать слово «гностицизм» с маленькой буквы. Различные еретические учения манихейского дуализма и духовного анархизма можно обнаружить на протяжении всей истории христианства, и даже ортодоксальное христианство — с его ненавистью к сарацинам, ведьмам, евреям и сатанистам — часто вело себя в более манихейском ключе, чем хотели бы думать его иерархи. Платонические мечты гностической элиты о трансцендентном освобождении и самообожествлении перекочевали в европейское эзотерическое герметическое и алхимическое подполье, архетипы которого уходили гораздо глубже к технологическому бессознательному человечества, чем может показаться на первый взгляд.
Как это бывает со всеми архетипами, мифические паттерны, связанные с гнозисом, двулики, многозначны, противоречивы. Сегодняшние техногностики находят, что они, сознательно или нет, окружены сложным набором идей и образов: трансценденция через технологию, жажда информационного экстаза, желание контролировать и совершенствовать свою бестелесную искру. Как мы увидим в следующих главах, техногностический миф тоже воскрешает темные фигуры демиурга и его архонтов, которые заново входят в массовое сознание в образе технократических элит, формирующих спектакль, использующих технологии слежки и тайно манипулирующих информационными инструментами, желая управлять обществом и длить сон человечества. Эти образы могут ввергнуть нас в темную пучину паранойи, но, наблюдая, насколько часто в истории XX века эти страхи находили свое подтверждение, имеет смысл признать известную долю гностического недоверия к силам, управляющим миром, здравым компонентом любого современного мировоззрения. Так что нам не нужно быть ма-нихеями, для того чтобы воспринять гностический импульс, проявляющий себя в современной технокультуре. Техногнозис — это эзотерическая сторона «информационной личности», возникшей в послевоенном мире, и, как и в любом психотипе, в нем есть свои темные и светлые стороны.
IV
Техногнозис, американский стиль
«Я» американца — это гностическое «я», потому что в глубине своей души он верит, что аутентичность возникает из независимости, которая одновременно естественна, суверенна и уникальна. Когда Томас Джефферсон писал, что он «поклялся на алтаре Господа всемогущего, что будет всегда преследовать все формы тирании над умами людей», он просто озвучил те чувства и ту веру, которые характеризуют американское «я». Строй этих чувств и этой веры был воплощен в Декларации независимости и Билле о правах. Несмотря на то что эти документы относятся к светской и политической сфере, их риторика происходит не только от просвещенческого воззрения на неотчуждаемые права человека. Политическое обоснование, впервые созданное Америкой для современного индивидуума, мотивировалось и особым духовным темпераментом страны. Этот темперамент заставлял личность руководствоваться в своих поисках мотивами, лежащими вне требований правительства или религиозного истеблишмента. В действительности сам этот темперамент был антитезой религии, как мы ее обычно понимаем.
Мы должны серьезно отнестись к намеренно еретическому аргументу Гарольда Блума, утверждавшего, что «американская религия» не является христианской, по крайней мере в европейском понимании, и что она, скорее, гностическая. Находя доказательства этому в верованиях мормонов, баптистов или в поэзии Эмерсона, Блум вскрывает ядро американской религии, непременно включающее в себя утверждение, что в личности содержится нечто, что предшествовало творению, и что, несмотря на все наше уитменовское желание слиться с группой, мы никогда не сможем полностью доверять внешним социальным институтам. Мы не можем доверить им первозданную свободу этой одинокой искры, имеющей свои «личные отношения» с природой или Иисусом, понимаемым также в гностическом ключе. Блум пишет, что американская религия не верит и не полагается, она знает, хотя всегда хочет знать еще больше. Американская религия манифестирует себя как страстная жажда информации, и это кажется мне лучшим определением почти для любой религии, чем попытки увидеть природу веры в неврозах или трактовать ее как своего рода наркотическую зависимость. Вопросы: «Где мы были?» и «Куда мы идем?» или еще лучше: «Что делает нас свободными?» — не могут принадлежать сознанию омраченному или отравленному наркотиком. Американская религия всегда спрашивала: «Что делает нас свободными?», но политическая свобода имеет мало общего с этим вопросом84.