Технотьма Пароль: "Вечность"

Мы вышли на поверхность. Когда-то здесь была обычная московская улица, а теперь — растрескавшаяся, в рытвинах, заросшая кустами и бурой травой асфальтовая полоса и руины вокруг. Стояла тишина, по высокому серому небу ползли облака. Прохладный ветер шелестел пожухлой листвой деревьев, растущих между развалинами жилых домов. Где-то далеко едва слышно гудел мотор.

Мне вдруг захотелось взлететь. Возникло ощущение, будто я в кабине самолёта — но не своего штурмовика, а в лёгком спортивном самолётике, парю на потоке восходящего воздуха, отключив мотор… Юна упоминала каких-то небоходов с их дирижаблями. Интересно, есть у них самолёты? Пусть простенькие, типа того, в котором я хотел возить туристов на острова. Если мне суждено остаться в этой реальности, надо обязательно найти небоходов. Я не подземный крот, вроде Почтаря, но и не наземный житель. Мне нравится небо.

Чак стоял у стены полуразрушенного здания станции, сжимая обломок доски. Он успел раскидать камни и осколки бетона на небольшом пятачке и даже немного разрыть землю.

— Ну, помогайте! — Карлик вонзил острый скол доски в землю.

Я прикинул, что Чак ушёл копать могилу ещё до того, как Лука Стидич умер — была в этом какая-то циничная расчётливость, — но вслух ничего не сказал.

Почтарь, оказавшись снаружи, совсем сгорбился, прикрыл глаза и накинул на голову капюшон, стянув его края шнурком.

— Чем копаешь? — глухо пробубнил он. — Вот этим, этим сподручнее.

Монах расстегнул хламиду, распахнул полы. Под ней на ремешках висело много всего, и среди прочего — небольшая раскладная лопатка. Пока Почтарь отстегивал её, я спросил у Чака:

— Сколько у тебя ножей и патронов? Дай мне их.

— Ножи? Ползуна тебе в зад, а не ножи, — откликнулся он. — Я без ножиков своих как без пальцев. Два их у меня — и ты ни один не получишь. А патроны — ладно, бери…

Хауда и один из пистолетов Луки остались внизу. Взяв патроны, я пересчитал их и сунул в карман куртки. У меня нож, у Чака их два, у Юны кинжал. Да гарпунер Почтаря… хотя его, скорее всего, можно не считать. Вон как монах жмурится и морщится на свету.

Доска Чака и лопата Почтаря со стуком ударяли в каменистую землю. Юна спустилась в вестибюль станции, а я, отойдя немного в сторону, залез на опрокинутую железную тумбу.

И понял, что гул мотора стал громче. Он приближался.

Я поспешил обратно, увидел, что могила почти готова, и сказал:

— Прячемся, едут.

Мы с монахом и Чаком залегли за тумбой.

— Юна! — позвал я.

— Что? — откликнулась она, высунувшись из пролома.

— Слышишь мотор?

— Сюда едут?

— Да. Мы спрятались, не выходи пока.

Гул стал громче.

— И ещё, — добавил я, — погляди, что у жреца под плащом. Нам сейчас всё пригодится. Когда назад пойдёшь, патронташ его захвати.

На улице показался автомобиль. Он сильно отличался от сендеров, которые я видел у кетчеров и монахов: если те напоминали багги, то этот больше смахивал на угловатый микроавтобус. Весь покрыт клёпаными листами железа, с плоской крышей и далеко выступающим вперёд прямоугольным капотом. Окна закрыты броней, вместо лобового стекла — щель между горизонтальными шторками.

Чак приподнялся, разглядывая его, и сказал:

— Медведковские, некроз им в печень.

По периметру крыши были наварены железные штыри, к которым крепились штанги ограждения. За ними прятались люди, во все стороны торчали стволы ружей и обрезов. Овальные листы металла наполовину прикрывали небольшие для такой тяжёлой махины колеса. Этакий броневик кустарного производства. Он явно не предназначался для передвижения по серьёзному бездорожью, скорее уж для ведения боевых действий в городских условиях. Вернее, в условиях городских развалин. Из выхлопной трубы валил дым, двигатель громко гудел, звук этот далеко разносился по пустынной Москве.

Давя кусты, броневик проехал мимо станции.

— Это ничейные территории, — тихо сказал Чак. — По крайней мере, так было, когда меня в последний раз заносило сюда. Чё они тут патрулируют? Что-то непонятное происходит… Почтарь, э?

— Не знаю, не знаю, — откликнулся тот. — Я наверху не хожу, я внизу хожу. Идёмте, пока назад не поехали, жреца похоронить надо.

Броневик свернул вправо — я не помнил точно, как называлась та улица на краю Измайловского лесопарка, кажется, как и станция, Первомайской — и пропал из виду за деревьями.

Из пролома показалась Юна, в руках её были патронташ, холщовый мешочек и ремень с ножнами для кинжала.

Мы встали. Подойдя к нам, девушка сказала:

— Это кошель Луки, в нём пять золотых. — Она достала монеты. — Два тебе, Разин, два Чаку. Тебе я должна ещё три, так?

— Вроде того, — кивнул карлик, забирая деньги.

— А тебе ещё пять, наёмник. Почтарь… — Девушка повернулась к монаху. — У меня остался один золотой, и если…

— Не надо, не надо, — затряс он головой. — Зачем деньги под землёй?

— Ты не пойдёшь с нами?

— Нет! — Почтарь сразу заволновался, засопел, сгорбился больше прежнего. — Не для меня тут всё, не люблю, плохо… светло, солнце как светит, а?

— Чего? — переспросил Чак. — Пасмурный же день. Не, я вообще не понял, так а куда ты пойдёшь? Назад, что ли?

— Назад, назад, — согласился монах. — Вниз, а куда ж ещё?

— Да как тебе сказать… — Чак широко махнул рукой. — Вокруг куча направлений, куда можно идти. Вот с нами, к примеру. А внизу мутанты. Сожрут тебя.

— Не сожрут. Проберусь, пролезу. Дрезину надо починить, рычаги… Я пройду, смогу, я такой.

Глядя на его сутулую фигуру, крысиное личико, маленькие цепкие ручки и бегающие глаза, я подумал: да, монах именно такой. Без нас, шумных и говорливых, он тихо пролезет под носом у мутантов, починит свою дрезину и растворится в темноте туннелей.

— Но куда нам теперь? — спросила Юна.

— Там, — Почтарь показал в сторону, куда уехал бронированный автомобиль, — колесо, большое такое, знаете?

— Я знаю, — кивнул Чак. — Вокруг понтоны и дома на сваях, рыбари там живут.

— Точно, точно, колесо на том краю кратера, от него дальше идёт Соколиная речка. А на этом…

— Соколиная? — перебил я, и все посмотрели на меня. — Почему она так называется?

Почтарь развёл руками:

— А может, потому, что до Погибели так это место называлось. Трещина там от кратера идёт, вот тебе и речка. По ней почти в центр Большой Московии приплыть можно.

«Правильно, раньше так называлась гора», — хотел сказать я, но не сказал.