Телемак
Шрифт:
Между тем как Филоктет, отражая неукротимого Адраста, распространял вокруг себя смерть и ужас, Нестор прижимал к сердцу тело любезного сына, изливал печаль свою в воплях, не мог сносить света. «О, как я несчастен, – говорил он, – что был отцом и дожил до такой старости! Жестокая судьба! Зачем ты не пресекла моей жизни на ловле за вепрем калидонским, или во время путешествия в Колхиду, или в первую осаду троянскую? Я умер бы тогда со славой, без горести и не доживал бы теперь болезненный век свой в недугах, в презрении, в немощи. Я не живу, а страдаю, во мне живо только чувство печали. О сын мой! Любезный Пизистрат! Когда смерть похитила у меня твоего брата Антилоха, ты утешал меня. С тобой всего я лишился, ничто уже не утешит меня, все для меня совершилось, не возвеселит меня и надежда, последняя отрада нам в скорбях. Антилох! Пизистрат!
Так говоря, он хотел пронзить себя стрелой, но был удержан. Взято между тем от него тело Пизистратово, и сам несчастный старец, без чувств от слабости, отнесен в ставку. С первым пробуждением сил он хотел возвратиться на место сражения, но вновь был удержан.
Адраст и Филоктет искали друг друга по полю битвы. Глаза их, полные гнева, предвестники угроз и неумолимого мщения, светились, как у тигра и льва горят очи, когда они, сошедшись на берегах Каистра, схватятся, жадные крови. За стрелами их всюду следовала смерть неизбежная, витязи с обеих сторон смотрели на них, изумленные от страха. Наконец они друг друга завидели, и Филоктет уже взял одну из тех роковых стрел, которые из рук его никогда не вылетали напрасно и от которых раны были неисцелимы. Но Марс, поборник жестокого и бесстрашного Адраста, не мог видеть равнодушно его гибели и желал продлить еще ужас кровопролития. Правосудные боги блюли еще Адраста как орудие гнева и казни.
Филоктет, метив стрелой в Адраста, сам в то же мгновение ранен: поразил его копьем Амфилох из Лукании, юный, прекрасный, как Нирей, уступавший красотой между всеми греками под Троей только Ахиллу. Почувствовав рану, Филоктет пустил стрелу в Амфилоха: она вошла ему в сердце – и яркие черные глаза его, осененные мраком смерти, потухли, уста, алые, как розы, вестницы восходящей Авроры, завяли, выступила на щеки мертвая бледность, и лик прелестный и нежный вдруг изменился. Сам Филоктет пришел в жалость, и все восстенали, увидев, как юный воин пал, облитый кровью, и как его волосы, прекрасные, как Аполлоновы, влачились по пыльной земле.
Низложив Амфилоха, Филоктет принужден был сойти с поля сражения, силы его истощались с кровью, и даже древняя рана его от труда в битве могла раскрыться со всеми болезнями: сыны Эскулаповы не исцелили его совершенно со всем их божественным знанием. Еще немного – ион пал бы на обагренные трупы, если бы Архидам, могучий и смелый, из всех эболиян вернейший сотрудник его в новом отечестве Петилии, не вывел его из сечи в тот самый час, как он подвергался явной опасности. С той поры Адраст не встречал уже сопротивления, все падало к ногам победителя или бежало, он метался по полю битвы, подобно реке, которая, выступив из берегов, мчит по кипящим валам жатвы, стада, пастухов и целые веси.
Клик победителей достиг слуха сына Улиссова, и скоро затем он увидел все смятение союзной рати: воины бежали, как стадо робких оленей, когда оно, гонимое стрелками, рыщет по широкому полю, по крутым горам, по дремучему лесу и мечется в быструю воду.
Телемак восстенал от скорби о поражении, запылали глаза его гневом. Оставив то место, где битва долго была для него столь же славна, сколь и опасна, он поспешил к бегущему войску, покрытый кровью сраженных врагов, вскрикнул – и обе рати еще издалека услышали его голос.
Минерва дала его голосу громоподобную, страшную силу, отозвались на его голос окрестные горы: не гремит так сильно и звучно свирепый голос Марса во Фракии, когда он зовет к себе войну, и смерть, и адских фурий. Оживает в союзниках мужество и смелая храбрость, неприятель цепенеет, сам Адраст, изумленный, не верит от стыда незнакомому дотоле смятению в сердце. Зловещие предчувствия приводят его в трепет, во всех его действиях видны уже порывы отчаяния, а не мужество. Трясущиеся колена под ним подломились, он отпрянул без мысли и цели, стоит с бледным лицом, холодный пот обливает все его члены, начатые дрожащим, могильным голосом слова замирают в устах, глаза сверкают, как раскаленные угли: новый Орест, терзаемый фуриями, он весь в содроганиях и теперь только вспомнил, что есть боги. Мечталось ему, что он видел их в гневе, что слышал голос, глухим стоном исходивший из бездны, – призывный голос из мрачного Тартара, чувствовал
вышнюю руку, невидимую, простертую над его головой и местью вооруженную, вся надежда погасла в его сердце, и бесстрашная храбрость его исчезла, как меркнет дневной свет, когда солнце сходит в морские волны и земля одевается мрачным покровом ночи.Ударил последний час для безбожного Адраста, долго, слишком долго терпимого на земле, если бы такие бичи не были нужны для рода человеческого. Исступленный, он сам стремился к неизбежной погибели с сердцем, разорванным от ужаса, мучительных угрызений, уныния, лютости, отчаяния. Представилось ему, лишь только он завидел Телемака, что увидел бездну зияющую и пламя мрачного Флегетона, прямо на него вихрем несомое, вскрикнул и с раскрытым ртом стоял онемевший, подобный спящему, когда он в страшном сновидении, открыв уста, хочет вымолвить слово с тщетными усилиями. Трясущеюся и торопливой рукой он пустил стрелу в Телемака. Но сын Улиссов, бесстрашный, как друг богов, оградил себя светозарным щитом. Казалось тогда, что победа, приосенив его крылом своим, держала уже над ним лавровый венок, глаза его блистали ясным огнем спокойного мужества, сама Минерва была в его образе: столько в нем было присутствия духа посреди величайшей опасности! Стрела, отраженная щитом, пала на землю. Адраст обнажил меч свой, предваряя стрелу от Телемака. Бросив стрелу, Телемак стал перед ним также с мечом в руке.
Сошлись – и все воины, безмолвные, опустили оружие, все взоры на них обратились: судьба войны зависела от их единоборства. Сверкнули мечи, как смертоносные молнии, сшиблись, ударили по блестящим доспехам: зазвенели доспехи. Соперники стояли друг против друга, то вытянувшись вперед, то назад подаваясь, то наклонясь, то поднявшись: внезапно схватились. Плющ, взросший под тенью вяза, не так крепко вьется гибкими отраслями от корня по стволу, по сучьям, по ветвям до самого верха, как они друг друга стиснули. Адраст нимало не утратил еще своей силы, Телемак не пришел еще в возраст совершенного мужа. Адраст не жалел ни искусства, ни усилий, чтобы сбить соперника с ног и вырвать из рук его меч, но без успеха. Телемак в то самое мгновение, как он ловил его меч, вдруг схватил и повалил его наземь. Темный презритель богов тогда показал малодушный страх пред лицом смерти, от стыда не молил о пощаде, но глаза, но все черты его лица умоляли Телемака, он хотел привести его в жалость. «Сын Улиссов! – говорил он ему. – Я узнаю наконец, что есть правосудные боги, они карают меня по заслугам, несчастие открывает человеку глаза, а вместе и истину: я вижу ее и свое осуждение. Но царь злополучный пусть напомнит тебе об отце твоем, страннике на чужой стороне, и судьбу мою пусть решит твое сердце».
Простертого стиснув коленами, с мечом в руке над его грудью Телемак отвечал: «Я желал только победы и мира народам, которым пришел сюда на помощь, не люблю я кровопролития. Живи, Адраст! Но изгладь следы своих преступлений, возврати похищенное, восстанови спокойствие и справедливость на берегах великой Гесперии, которую ты опозорил изменой и убийствами. Живи и будь иным человеком, пав, узнай, что боги правосудны, что злые несчастны и заблуждаются, когда ищут благополучия путями насилия, неправд и жестокостей. Постоянная добродетель в простоте нравов одна составляет все спокойствие и все счастье в жизни человеческой. Дай нам заложников – сына своего Метродора и двенадцать старейшин из своего народа».
Так говоря, Телемак подал ему руку, не подозревая в нем злобного умысла. Но он, выхватив скрытый под одеждой дротик, вдруг ударил им Телемака так быстро и ловко, что дрот с острым жалом пробил бы доспехи его, если бы они не были сделаны мастером-богом. Избегая преследования, он тотчас отпрянул за дерево. Тогда Телемак, обратясь к дониянам, сказал: «Победа наша – вы видите. Злодей спасается одним вероломством. Кто не боится богов, тот боится смерти. Но в ком страх божий, тот ничего не боится».
И подошел он к дониянам, велев своим воинам заградить дорогу коварному Адрасту. От страха попасть в руки врагов, он то назад отступал, то бросался на критян. Вдруг
Телемак грянул на вероломного, быстрый, как молния, когда отец богов с высоты Олимпа мещет ее на преступников, и, схватив его победоносной рукой, низвергнул, как бурный вихрь кладет наземь жатву на ниве. Он не внемлет уже его молению: злодей дерзнул еще раз прибегнуть к его состраданию, вонзает меч ему в сердце. Низринутый в огонь мрачного Тартара, он приял достойную казнь за злодеяния.