Тело черное, белое, красное

– Александр Федорович! Вот, еле добрался. Однако, у вас тут жарко!

– Хорошо, что приехали. Вы мне нужны. Медлить нельзя! Войска волнуются. Я сейчас еду по полкам. Едем вместе. По дороге поговорим.
– Керенский стремительно направился к выходу.

– Александр Федорович!
– К нему подбежал взъерошенный мужчина в пенсне, с папкой бумаг, прижатой к груди.
– Помогите… Тут образовался Совет рабочих депутатов. Им помещение нужно. Где у нас есть комната? Что им дать?
– На его лбу выступили капельки пота.

– Пусть идут в тринадцатую… Да, номер тринадцать, - быстро ответил Керенский.
– Уточните у Родзянко.

– Александр Федорович! Посмотрите на всякий случай, нет ли неточностей!
– С правой стороны к Керенскому степенно подошел князь Львов с листом бумаги в руках. Керенский, приблизив листок к лицу, пробежал по строчкам близорукими глазами.

– А он растет. По этому революционному болоту, по которому мы еще только учимся ходить, он уже бегает и прыгает!
– услышал Ракелов негромкий голос и, повернувшись, увидел стоящего рядом известного монархиста Василия Шульгина, который легким кивком поприветствовал его.

– Не знаю. В нем есть некое позерство. Истеричность, - ответил Шульгину незнакомый пожилой человек с седой бородкой.
– Однако, возможно, это именно то, что нужно сейчас, - время покажет.
– Он наклонил голову к своему собеседнику.
– А по мне - сейчас бы к пулемету. Да, да. Пулеметов - вот чего мне хочется, когда я гляжу на толпу. Только свинец может загнать это быдло в стойло!

– Господин Бубликов!
– Керенский, утвердительно кивнув, вернул листок князю Львову и, повелительно махнув рукой, подозвал невысокого мужчину с усталым, бледным лицом.
– Возьмите солдат, езжайте в центральный железнодорожный телеграф. Как депутат Думы берите под контроль всю сеть железных дорог. Без вашего согласия ни один состав не может отправиться из столицы. Возьмите в одиннадцатой комнате распоряжение Временного комитета по вашему поводу. Передайте по всей стране сообщение о революции. Действуйте.

– Едем, Николай Сергеевич!
– Керенский, которому все, расступаясь, давали дорогу, быстро вышел из здания и направился к автомобилю.

Ракелов устроился рядом с ним на заднем сиденье, достал из кармана портсигар и, прикрыв ладонью спичку от ветра, закурил. Машина ехала медленно, то и дело издавая неприятные, прерывистые гудки.

– Избрали Временный комитет. Нужно полное единство, независимо от партий. Комитет получил "диктаторскую власть", - быстро проговорил Керенский.
– Люди - практически все "наши". Из тринадцати - не масоны только трое. Сейчас это очень к месту. Главное - не пролить крови. По городу ходят группы добровольных "жандармов". Во главе - какой-нибудь студент. Врываются в квартиры. Хватают по собственному усмотрению "прислужников режима…"

– Самосуд?! Но это же безумие!

Керенский, покосившись на Ракелова, продолжил:

– …и тащат их к нам. В Думу. Привели бывшего министра юстиции Щегловитова. Я заявил ему: "Вы арестованы!.." - театрально произнес Керенский и замолчал, словно вновь вспоминая свои ощущения.

"А он и впрямь - другой!
– с восхищением отметил Ракелов.
– Словно подменили. Осанка, интонации, жесты… Очевидно - отличный актер. Просто талант!"

– …а потом - чтобы все слышали!
– заявляю: "Ваша жизнь в безопасности. Дума не проливает крови!" Дал лозунг. Думаю, это многим спасет жизнь. Да! Дал лозунг! Это важно… Крови быть не должно.

Проехали по Троицкому мосту. Откуда-то доносились нестройные звуки "Марсельезы". В отдалении слышались хлопки выстрелов. "Доигрались", - пронеслось в мозгу Ракелова.

– Кровь уже льется, Александр Федорович. Убивают офицеров, жандармов. Мою невесту на днях чуть не забили до смерти. Счастье, что я подоспел вовремя! Подумать страшно, что могло бы…

– Так вот, что я хотел… - Керенский, словно не слыша сказанного, наклонился к Ракелову.
– Есть некое деликатное поручение.

Ракелов выбросил папиросу.

– Между мной и министром вооружений Франции Альбером Тома, как вы знаете, масоном Великого Востока, есть "агент связи": Эжен Пети. Мне нужно, чтобы вы сделали следующее…

Навстречу один за другим проехали два набитых вооруженными людьми грузовых автомобиля, судя по надписям на бортах, принадлежавших санитарной колонне Императорского Автомобильного Общества. Тенты с кузовов были сорваны. Над автомобилями развевались красные флаги. Справа на тротуаре Ракелов заметил слегка припорошенные снегом тела двух человек, судя по покрою шинелей - офицеров. Керенский проследил его взгляд и печально произнес:

– Проигранная война всегда грозит революцией. Но революция неизмеримо хуже проигранной войны… И никогда не бывает без крови.

11

Нож скользнул по указательному пальцу, из пореза выступила кровь. Побледнев, Ирина ухватилась за край стола. После избиения у бакалейной лавки из головы никак не уходил образ женщины с окровавленным лицом, погибшей у нее на глазах. Она стала бояться крови.

Правда, добрейший Иван Иванович, приводивший ее в чувство на дежурстве в первый после выздоровления день, уверенно сказал, водя у носа кусочком ваты, смоченной в нашатырном спирте, что это - временные последствия психологической травмы и через некоторое время все поправится. Но из госпиталя все же пришлось уйти, чему Ирина в глубине души даже была рада. Это избавляло от неизбежных встреч с Леночкой Трояновской. Хотя они вроде бы помирились, во всяком случае, старательно делали вид, будто ничего не произошло, возникшее отчуждение покрыло их отношения корочкой льда. О былой искренности не могло быть и речи.

Впрочем, последний грустный день работы в госпитале неожиданно принес радость. Все началось с того, что утром в докторскую заглянул молоденький русоволосый солдат в длинной не по росту шинели с мешком в руке. Увидев Ирину, он засмущался и, застенчиво улыбнувшись, спросил, где можно найти Анну Поликарповну. " Поликарповну? А вы кто ей будете?" - спросила, все еще боясь поверить в чудо. "Сын. Алексеем меня зовут", - проговорил солдатик негромко, восхищенно глядя на нее удивительно ясными голубыми глазами.

Охнув, Ирина выскочила в коридор: "Поликарповна! Сюда! Скорее! Сын… Ваш сын…"

…Спустя полчаса Поликарповна, крепко, как маленького, держа сына за руку, словно боясь снова потерять, провела его по всем палатам, показывая всем - докторам, сестрам, раненым, и даже пыталась поцеловать Ирине руку, словно это она вернула ее ненаглядного мальчика…

…Отложив нож в сторону и, прикладывая кусочек марли к порезанному пальцу, Ирина подумала, улыбаясь, что надо будет непременно выбрать время и заглянуть в госпиталь.

Последний месяц она работала секретарем в Особом художественном совещании по делам искусств, куда зазвал ее неугомонный Шаляпин. Работа Ирине нравилась. Общение с Бенуа, Грабарем, Рерихом, Щусевым не только доставляло удовольствие, но и позволяло отвлечься от того, что творилось вокруг. Время словно сжалось, событий одного дня хватило бы на недели, а то и месяцы прежней размеренной жизни. Убийство Распутина, давшее призрачную надежду на изменения к лучшему. Отречение государя, которое убило в ней какую-то, не самую плохую, частицу души. Хотя… После отречения Николая еще сохранялась монархия, но и монархия рухнула с отречением Михаила. Февральские беспорядки, которые все теперь вдохновенно называют революцией. Красные банты, которые нацепляли на себя все кому не лень. Даже отец и прагматичный Шаляпин поддались всеобщему воодушевлению, прикрепив на грудь красные ленточки. А вот ее Ники этого не сделал! Хотя, кажется, уж именно ему, работающему бок о бок с Керенским, находящемуся в центре событий, следовало бы это сделать в числе первых. Но Ники, напротив, выглядит озабоченным и даже немного угрюмым. Да и она сама до сих пор не уверена, действительно ли все происходящее - праздник.