Тело черное, белое, красное

Ирина не чувствовала страха или сожаления. Наверное, эти чувства придут потом. Просто она должна была это сделать. Потому, что иначе никак нельзя. Показалось, даже ненависть ушла, уступив место ожиданию. Кто из них будет первым?

– "Очи черные" для вас заказал, - улыбнулся Тушкевич плотно сжатыми губами, опускаясь на стул. Со сцены донеслась знакомая мелодия. Он внимательно осмотрел рыбу в тарелке и, наклонив голову, принюхался.
– Кажись, осетринка?

– Осетринка, - чувствуя, как заколотилось сердце, она безмятежно улыбнулась.

– Я рыбку люблю-ю. А вот кстати, - он прикоснулся к руке Ирины, - перстенечек какой у вас примечательный. Весь вечер рассматриваю. Будто книжечка какая.

– Его бегающие глазки, вдруг остановившись, внимательно смотрели на Ирину. "Видел?" - забилась тревожная мысль.
– А книга, - Тушкевич сделал вдохновенное лицо, - как известно, источник знаний! Я любил в юности книжонки всякие почитать. Иной раз, бывало, так увлечешься - представляешь, будто ты герой какой!

– Ну! И как вы тут без меня?
– пророкотал вернувшийся к столу Мальцев, ревниво посмотривая на засуетившегося приятеля.
– Не скучали?

– Вот, музыку заказали, - будто оправдываясь, пролепетал Тушкевич, придвигая к себе тарелку с рыбой.

– Покушайте, Петр Петрович, - остывает уже!
– Ирина взяла нож и вилку.

– Чегой- то? Рыба, что ли? Не очень я ее уважаю, ну, кроме селедки, конечно. На флоте вот так наелся!
– провел он ребром ладони по горлу.

– А если под водочку?
– Ирина взяла графинчик и, ласково глядя на матроса, налила ему полный бокал.

– Ну, коли под водочку… что верно - то правильно…

Он с удовольствием выпил и принялся за осетрину.

Какое-то время ели молча. Рыба была отменная. Ирина, подождав, пока ее гости закончат есть, подала знак, чтобы убрали тарелки.

– А что рыбку не доели?
– встревоженно спросил официант у Ирины.
– Не понравилась?

– Очень вкусно. Просто я не ем так много. Спасибо.

– Бисквитик к чаю желаете?

Мальцев отрицательно помотал головой.

– Сладкое не ем, у меня от него живот крутит. Я лучше покурю.

Со стороны сцены доносился голос певицы, тоскливо выводившей романс про милого друга. Мальцев молча слушал, повернувшись на стуле и оперевшись локтем на его спинку. На глазах как-то вдруг сразу запьяневшего Тушкевича выступили слезы. Дослушав до конца, Мальцев повернулся.

– Хорошо поет! Надо бы расстрелять… - и он загоготал.

– Любите музыку?
– растерянно спросила Ирина, которой показалось, что она ослышалась.

– Может, и люблю, - Мальцев хмыкнул.
– Да времени нет, на любовь-то. У нас Куклин большой любитель, да?
– обернулся он к захихикавшему Тушкевичу.

Ирина непонимающе переводила взгляд с одного на другого.

– Это у нас товарищ есть такой, Куклин, - пояснил Тушкевич.
– Он как-то у Шаляпина в гостях был. Ну, помереть - не встать! Да, Петр Петрович? Можно рассказать?

– Валяй, Санек!
– Мальцев облокотился на стол и, подперев голову руками, опустил отяжелевшие веки.

Тушкевич, оживившись, начал рассказ.

– Пил, значит, он водку с Шаляпиным. С ними финляндский коммунист Рахия и еще пара наших было. Не просто водку, а эстонскую - из картошки ее гонят. Выпили чуток, да и начали о театре, актерах, то да сё. Куклин и скажи сгоряча - таких, мол, как Шаляпин, надо резать! Спрашивают его, почему? Отвечает: "Талант нарушает равенство!". Несправедливо это, говорит, когда один может, а другой нет.

Мальцев приоткрыл глаза.

– Кстати, Санек, он прав! Этот лозунг надобно по всем театрам развесить! Очень даже пролетарский лозунг!

– И начал потом Куклин вопить, - продолжил Тушкевич, - спьяну-то, что вы, актеры, для пролетариату сделали? Какой такой от вас прок для революции? А Шаляпин как заорет: "Встать! А ну, подобрать живот, как ты смеешь со мной так разговаривать, сукин сын!". И все это голосом царя Ивана Грозного.

– А то он слышал… - недовольно буркнул Мальцев, на лице которого обильно выступил пот, а на коже появились багровые пятна.

– Слышал-не слышал, Петр Петрович, да только Куклин вскочил по стойке смирно, да чуть от страха в штаны не наложил!
– Тушкевич помолчал.
– Статью-то как напишите, нам подарите?
– спросил он Ирину и вдруг, приложив руку к животу, внезапно побледнел.

"Ну вот, кажется, и все…" - подумала Ирина, подзывая официанта.

– Пожалуйста, голубчик, водички. И - соды немного. Мне что-то нехорошо.
– Она повернула голову к Тушкевичу.
– А статью непременно подарю. Только придется еще раз встретиться, дня через два. Мне нужны будут ваши воспоминания о событиях гражданской войны…

"Пора!" - решила она и попыталась подняться, двумя руками схватившись за руку подошедшего со стаканом воды официанта.

– Мне плохо… - пробормотала Ирина и начала медленно оседать на пол, краем глаза заметив, как Мальцев захрипел и, падая вбок, потянул за собой скатерть. Бледный Тушкевич кинулся было ему на помощь, но вдруг, скрючившись и хватая ртом воздух, рухнул на колени.

– Врача… - еле слышно шепнула Ирина и закрыла глаза, слыша звон бьющейся посуды, хрипы, испуганные крики, торопливые шаги, чувствуя брызги воды на лицо, прикосновение пальцев, расстегивающих ворот платья, слыша встревоженный голос: "Уверяю вас, они оба уже не дышат, а женщина пока жива".

Закашлявшись от резкого запаха нашатырного спирта, она открыла глаза и отвернула лицо в сторону.

– Ой, живая!
– голос принадлежал молодому веснушчатому парню, с умными добрыми глазами, судя по белому халату - фельдшеру из кареты скорой помощи.
– Живая! Слава Богу, хоть она живая! Гражданочка, вы - живая!
– радостно сообщил он Ирине.

– Она рыбу-то не доела. Те - все съели, а она… - пояснил милиционеру стоящий поодаль мальчишка в синей рубахе.

– Чё рыба, чё рыба? Нормальная рыба, свежая. Чё, рыба?
– испуганно оправдывался круглолицый официант.

– Разберемся, граждане, во всем разберемся. Отравление пищевое, это понятно. Кто виноват - следствие покажет. Всех, кроме непосредственных свидетелей, попрошу разойтись. Гражданочку живую - в больницу везите!

Рядом с Ириной положили носилки.

– Мне кажется, я сама могу идти, - стала она подниматься, опираясь на руку фельдшера.

– Гражданочка, гражданочка, не препятствуйте!
– Строго проговорил милиционер, незамедлительно пытаясь пресечь непорядок.
– Разве не знаете? Больной должен в больнице умирать!