Телохранитель ее величества: Точка невозврата

– Ты обещала кое-что поведать об одиночестве, – резко перевел я разговор на серьезные рельсы, пытаясь сбросить приятное оцепенение и взять себя в руки.

– Да, конечно… – Она грустно усмехнулась, поднялась, аккуратно поправив платье, чем чуть не довела меня до кипения, и пошла в дальний угол, где, как я понял, хранились личные вещи. Все это было проделано с привычной небрежностью, я не нашел и намека, что она распаляет меня специально. Значит, все-таки вино и гормоны. Скверно! Я тряхнул головой и пошел следом.

Это оказался уголок сокровенного, спрятанного в незаметном на первый взгляд закутке между шкафами, диваном и комодами. На небольшом комоде в рамках стояло несколько трехмерных фотографий с улыбающимися людьми. Некоторые изображения висели на стене. Одно из них, на которой маленькая девочка сидела на руках у взрослых, явно ее семья – она сама и родители. На другой черноволосая девушка лет двадцати стояла в обнимку с мужиком бандитской наружности. Скорее всего, брат – который сидел, и которого больше нет. Также здесь лежало несколько писем, в том числе старых, на пожелтевшей от времени бумаге, и несколько поздравительных открыток в виде сердечек.

– Вот он.

Она завихрила большую голограмму с изображением молодого человека лет двадцати пяти приятной внешности. Тот смеялся, держа в руках над головой большой позолоченный кубок. Надета на нем была, насколько я мог судить по доступной части голограммы, форма пилота команды "Молния", принадлежащей "Моторам Омеги", производителю таких крутых машин, как "Молния" и "Инспирасьон". Ну, ничего себе! Я присвистнул.

– И вот.

На другой голограмме этот же парень, только в костюме и галстуке, шел под ручку с обалденной девчонкой, в которой я так же признал Катарину, и так же не без труда, только более старшую, чем на снимке с братом.

Катарина достала из ящика капсулу и кивнула в сторону дивана. Сели. Она развернула голограмму в большую планшетку и принялась листать различные снимки, простые двухмерные, трехмерные, и даже четырехмерные.

– Мы с ним познакомились, когда мне было двадцать три. Я уже оклемалась после посвящения. Была, конечно, дурочкой, но дурочкой знающей, что почем в этой жизни.

– Не шарахалась от мальчиков, – перевел я ее слова на испанский.

– Его звали Адальберто. Адальберто де ла Фуэнте, – кивнула она. – Он был пилотом. Хорошим, великолепным! Мы познакомились случайно, и на первое же свидание он пригласил меня не куда-нибудь, а на гонку. – Ее глаза мечтательно прикрылись. – Ты не представляешь, как это было романтично!

Я не представлял. Честно. Такие люди, как Хуан Карлос, могли додуматься до подобного. Но чтобы это показалось романтичным, приглашенная девушка сама должна быть такой же повернутой, как он. Ну, или, оказывается, как Катарина.

– В тот день гонку он не выиграл, – покровительственно усмехнулась моя собеседница, – но маленькая дурочка, визжавшая от восторга в закрытом для простых смертных секторе для наблюдения, была покорена. Далее последовала сумасшедшая ночь, после которой я поняла, что Адальберто – это навсегда.

Она сделала паузу, пролистнув несколько изображений.

– Мы встречались долго, пять лет. Я боялась серьезных отношений. Я, ангел, которую постоянно кидали куда-то в бой, и он, пилот, рискующий жизнью на трассах. Но все свободное время мы проводили вместе, и проводили не напрасно. Он научил меня всему, что знает и умеет, рассказал и показал, как надо ездить и летать правильно, – она сделала ударение на этом слове, и я понял, о чем она. – Объяснил основы тактики. Нет универсального секрета победы, у каждого он свой, но используемые тактические приемы одни и те же.

Я же учила его стрелять и драться, показывала приемы рукопашки, которые не стоит знать обычным людям. Ему нравилось. Иногда мы ходили в клуб, играть в "контрас" (12), и от этого он тоже был без ума. И только спустя пять лет таких отношений, мы решились.

Она резко дернула управляющий контур, открывая изображения следующего раздела капсулы. На самой первой из них сияющая от счастья черноволосая девушка, только еще чуть старше прежней, в белоснежном платье и фате, висела на шее того же самого парня, тоже повзрослевшего и возмужавшего. Я бы сказал, не парня, мужчины даже – слишком разительны были в нем перемены. Он тоже был счастлив, но такой безмятежной радости, как в ее глазах, я не видел. Скорее, он был привычно счастлив, ключевое слово "привычно".

– Свадьба кончилась, началась совместная жизнь. И оказалось, что то, что представлялось радужно-розовым, на самом деле таковым не является, что в самых неожиданных местах скопилось столько грязи… – Катарина скривилась. – И преодолеть ее, когда некуда друг от друга деться, когда ты живешь одновременно в двух местах, по разные стороны одной баррикады, очень сложно.

– Кто был больше виноват? Он или ты? – услышал я свой вопрос. Его задал я, но как бы не разумом, а сердцем, читая то, что творилось у нее в душе.

– Наверное, женщинам нельзя говорить такое, особенно мужчинам, – ответила она. – Мы же всегда правы, и попробуйте убедить нас, что это не так. Но я неправильная женщина, потому буду объективна. Я виновата.

Она откинулась на диван, задумалась. Я не торопил, листая планшетку со счастливой парой в свадебных нарядах в окружении друзей, полутора десятка молодых мужчин и женщин, среди которых узнал Норму-Августу и еще нескольких виденных ранее офицеров. Пожалуй, не зная заранее, кто они, без формы этого и не определишь.

– Брак – это не равноправный союз, что бы о нем не говорили, – горько усмехнулась Катарина. – В семье может быть лишь один глава, и глава этот – мужчина. В нормальной семье, в настоящей. Есть семьи, где наоборот, женщина берет всё на себя, всю полноту власти, мужчина же не против, и обоих это устраивает. Это тоже хорошая, правильная семья. Потому, что счастливая. Но Адальберто был не из тех, кто позволил бы управлять собой. Манипулировать – может быть, все мы вами манипулируем, но управлять… Он должен быть только хозяином, и это не обсуждалось.

– Суровый мужик! – усмехнулся я.

Она кивнула.

– Да. Но с другим мне было бы скучно. Мне нужен был именно такой: сильный, мощный, подавляющий. Я устала быть сильной там, в корпусе, и здесь, в семье, хотела побыть немного слабой, побыть под защитой. Пусть даже иллюзорной…

Пауза.

– Но я не смогла, – отрезала она. – Моя сила постоянно проявлялась, давала о себе знать. Я давила на него, мы сцеплялись друг с другом по пустякам, постоянно ругались. Я понимала, что это неправильно, пыталась сдерживаться, и у меня получалось. Но не всегда.