Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

Более того, Геббельс старался, чтобы зрительская аудитория считала, что самостоятельно пришла к выводам, которые на самом деле были заложены в фильме. Иногда ему приходилось не соглашаться с Гитлером, который требовал менее тонкого подхода. «Возникли некоторые разногласия по поводу кинохроники, — пишет Геббельс в своем дневнике. — Фюрер хочет видеть в сценарии больше полемических материалов. Я предпочел бы, чтобы кадры говорили сами за себя, а сценарий объяснял только то, что аудитория не может понять самостоятельно. Я считаю такой подход более эффективным, поскольку зритель не видит в нем игры и фальши»^‹69›.

Однако по поводу еще одной теории Вебера — о том, что «харизматический авторитет очень нестабильный»^‹70›, — у Геббельса и Гитлера не возникало никаких разногласий. Они понимали, что население Германии не будет долго относиться к Гитлеру как к сверхчеловеку, если жизнь среднего немца под его управлением не улучшится. Гитлер требовал, чтобы люди «верили», даже скорее «веровали» в него. Но если в течение нескольких лет его начинания не оправдают себя, эта вера постепенно угаснет. Неудивительно, что период роста популярности Гитлера — с 1933 по 1937 год — сопровождался серией успехов в международной политике, которые Гитлер полностью приписал себе. События эти следовали одно за другим: Германия вышла из Лиги Наций (1933), заключила десятилетний пакт о ненападении с Польшей (1934) и подписала морское соглашение с Великобританией (1935). Договор с Великобританией серьезно подорвал Лигу Наций с ее идеей коллективного ответа Европы на перевооружение Германии. Затем, в 1936 году, Гитлер приказал немецким войскам войти в Рейнланд или Рейнскую область, район Германии, в который вермахту (так переименовали рейхсвер в 1935 году) было запрещено входить в соответствии с условиями Версальского договора. Разумеется, следствием этих побед стал всплеск национальной гордости.

Что касается внутренней политики, то параллельно с огромными расходами на вооружение — которое целиком и полностью производилось на немецких заводах — нацистам удалось снизить безработицу с шести миллионов в январе 1933 года до одного миллиона в сентябре 1936 года и до каких-то 34 000 к моменту начала войны в сентябре 1939 года. Как показали недавние исследования, достижения эти были связаны не столько с разрекламированной программой общественных работ — включая, в частности, программу строительства автобанов — сколько с восстановлением частного сектора экономики^‹71›.

С падением уровня безработицы набирала популярность идея Volksgemeinschaft («расового единства»), которая проявлялась не только в мероприятиях, подобных партийным съездам в Нюрнберге, но и в создании таких организаций, как Kraft durch Freude («Сила через радость») и Sch"onheit der Arbeit («Красота труда»), деятельность которых курировал Роберт Лей, глава Немецкого трудового фронта. Первая занималась досугом работников и организацией целого ряда различных общественных мероприятий, а вторая — убеждала работодателей улучшать условия труда.

Профессор Кристофер Браунинг так объяснял происходящее: «Многое из того, что Гитлер привнес в 1930-е годы, может рассматриваться как благо для большинства, достигнутое ценой притеснения и изоляции меньшинства. Да, было ясно, что асоциальным людям, цыганам, евреям или коммунистам придется сильно пострадать. Но подавляющее большинство немцев получали только блага и не чувствовали ни малейшей угрозы»^‹72›.

Для некоторых людей, таких как Эрна Кранц, которая была тогда мюнхенской школьницей, это были «прекрасные» времена. «Элитарность расы пропагандировалась все время, — вспоминает она. — И я должна признаться, что идея эта была довольно заразительна. Ведь если молодому человеку каждое утро говорить, что он просто необыкновенный, — рано или поздно он поверит»^‹73›.

Но единственным способом доказать «элитарность» одной расы было притеснение и изгнание других. И то, как именно Гитлер приступил к преследованию тех немцев, которых не хотел видеть в своем нацистском государстве, раскрывает еще один ключевой аспект его харизматического лидерства. Поскольку, как он понимал, враг вождю необходим и может стать его самым большим богатством.

Глава 8 Как важно иметь врага

Значение врага для Адольфа Гитлера невозможно переоценить. Враги не только подпитывали ненависть, которую он с юных лет испытывал к большей части окружающего мира, но служили также необходимым связующим звеном между ним и первыми сторонниками нацизма. Гитлер обнаружил, что харизматичному вождю гораздо проще идентифицировать себя в зависимости от того, кого он ненавидит, чем от того, во что именно он верит.

Гитлер также понимал, насколько важно сконцентрировать ненависть на одном конкретном враге. Он писал по этому поводу в «Майн кампф»: «Гениальный вождь сумеет показать народу самых различных противников как врагов одной категории… как бы много ни было недругов, они должны быть скомбинированы так, чтобы масса твоих сторонников считала, что противостоит одному-единственному противнику. Это укрепляет веру в собственную правоту и увеличивает ожесточение против тех, кто угрожает правому делу»^‹1›.

Глубоко в душе Гитлер четко определил этого врага — это были евреи. Однако существовали чисто политические ограничения, которые не давали ему полностью выплеснуть на них свою ненависть. В результате, когда в 1933 году был принят закон, который «официально» запрещал евреям занимать должности в государственном секторе — как гражданские, так и военные, — в него все-таки были внесены поблажки для евреев, воевавших в Первой мировой войне, или для тех, кто потерял на войне сына.

Этот закон давал Гитлеру определенные преимущества, поскольку получил более широкую поддержку, которую вряд ли принесли бы более экстремальные меры. Принятие закона также подтверждало, насколько силен скрытый антисемитизм в Германии (невзирая на то, что к моменту прихода нацистов к власти евреи составляли меньше одного процента населения Германии). К примеру, экономист Йоханнес Цанн признавал: «общественность» в Германии считала, что в некоторых сферах деятельности, таких как медицина и юриспруденция, евреев было непропорционально много. (При этом он забыл уточнить причины такой статистики, ведь на протяжении нескольких веков евреям запрещали заниматься другой работой.)

Даже некоторые набожные христиане верили в то, что евреи представляют «угрозу» для немецкого государства. Например, Пауль Альтхаус, протестантский теолог, в 1927 году на одной из своих лекций заявил, что хотя он и отвергает антисемитизм нацистов, он тем не менее действительно считает, что Германии «угрожает деморализованный и деморализующий класс городских интеллектуалов, представленный в первую очередь евреями»^‹2›.

Убежденные сторонники нацизма, разумеется, пошли значительно дальше в своей ненависти к евреям. Они считали, что робких попыток законодательно отстранить евреев от некоторых должностей недостаточно для борьбы с людьми, которых они называли своим «мировым врагом номер один». В результате чего регулярно происходили спонтанные акты насилия по отношению к немецким евреям. Одной из таких жертв стала Люсиль Айхенгрин. Она росла в Гамбурге в еврейской семье в 1930-е годы, и, когда Гитлер пришел к власти, соседские дети из дома перестали разговаривать с ней и ее сестрой. По дороге в школу в них швыряли камнями. «Мы все время боялись, — вспоминает она. Ведь физическая травля сопровождалась гонениями и оскорблениями. — Это было очень тяжело, нас все время высмеивали и обзывали. Нам было неприятно видеть детей, с которыми мы раньше играли, разгуливающих теперь в коричнево-белых формах [форме „Гитлерюгенда“]. Больше не существовало ни „доброго утра“, ни „доброго вечера“ — только „Хайль Гитлер!“. Я тогда была ребенком, и меня все это очень пугало. Это было нечто за гранью моего понимания, я все время спрашивала сама себя: почему? Это было совершенно непонятно»^‹3›. Печальный опыт Люсиль не был единичным случаем. Нацисты могли затравить еврея, словесно и физически, просто за появление в бассейне или на катке.

Неконтролируемые нападки на евреев вызывали беспокойство у нацистского министра финансов Ялмара Шахта, и летом 1935 года он заявил, что это «погружение в беззаконие» ставит под «угрозу экономическую основу перевооружения»^‹4›. Йоханнес Цанн, знавший Шахта, признает, что хотя нацистский министр финансов никогда «не выступал против самого принципа удаления евреев из общественной жизни и из таких сфер, как банковское дело», он тем не менее «требовал, чтобы эта процедура регулировалась законами и правилами, не допускающими диких крайностей»^‹5›.

На съезде НСДАП в Нюрнберге в сентябре 1935 года Гитлер огласил два дополнения, которые были поспешно внесены в немецкое законодательство. «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести» запрещал сексуальные контакты и браки между евреями и неевреями. «Закон о гражданстве рейха» лишал евреев немецкого гражданства. Тем не менее Гитлер не смог уточнить, как определять «еврея». Поскольку «расовых» отличий евреев установить не удалось, нацисты пользовались религиозным определением; «настоящим евреем» считался человек, три поколения предков которого принадлежали к иудейской религиозной общине.