Тёмная Вестница

Дверь распахнулась, обе створки ударились об отбойники, в проёме появился папа, красный, злой и распухший, обличающе ткнул в меня пальцем и крикнул:

– Довольна?!

Я медленно обернулась и изобразила на лице лёгкое удивление, он сделал ко мне два быстрых шага, остановившись в центре комнаты, и опять указал на меня обвиняющим жестом:

– Езжай в свою Академию, давай, разори отца окончательно! Проклятый «Джи-Транс» последнюю рубаху содрал, давай и ты теперь последние штаны сними с меня!

– Я сделала что-то не так, папа? – ровно спросила я, заставив его затрястись ещё сильнее и обвиняюще ткнуть пальцем в мамин портрет, а потом опять в меня, как будто подчёркивая нашу с мамой одну на двоих вину:

– Ты такая же, как твоя мать! Точно такая же, вас только деньги интересуют, обеих! Одна продалась за хрустальный дворец, и вторую хочет продать побыстрее, пока не испортилась! Да подороже, да не чёрте кому! Принца ей подавай, шейха, императора! А не сильно жирно нам, посконным, императора, а? Сама-то не за императора вышла, и ничего, жива-здорова! А?!

Он рывком шагнул ко мне, и я почти поверила, что он сейчас ударит, хотя он меня никогда раньше не бил, и маму не бил, никогда. Но в этот момент мне этого почти хотелось – пусть, будет отличный повод его возненавидеть, чтобы перестать испытывать этот унизительный стыд просто за то, что мы каким-то образом родственники.

В дверях появилась мама, тонкая, белая и совершенная, как всегда, смерила отца обречённо-презрительным взглядом и тихо сказала:

– Прекрати позориться, будь любезен. Мы уже всё решили, просто отдохни и ложись спать, хватит на сегодня разрушений. Я распоряжусь подать ужин в твою спальню через полчаса, иди.

Отец выдохнул, медленно сдуваясь до состояния вялого бурдюка, в котором воды осталось на глоток. Я смотрела на него спокойно, как будто впервые в жизни видела – старый, седой, больная спина, наметившееся брюшко, трясущиеся руки, неуверенные ноги.

«Как мама вообще умудрилась на него посмотреть? Как она умудрилась меня зачать, неужели они правда делили постель хоть раз?»

Отец махнул рукой и вышел из комнаты, сгорбленный и потерянный, как будто пьяный и похмельный одновременно. Мама пропустила его, потом обратилась ко мне, с неестественной улыбкой:

– И ты иди в комнату, дорогая, поужинай и ложись пораньше, день был очень тяжелый, а тебе завтра рано вставать, нужно отдохнуть как следует. Я зайду пожелать тебе спокойной ночи.

– Хорошо, мама.

Она вышла и позвонила в колокольчик, вызывая прислугу – наверху нужно убрать. А я встала и пошла в свою комнату. Мамино «зайду пожелать спокойной ночи» означало, что она придёт в халате, отошлёт слуг, и у нас будет серьёзный разговор. Я уже начинала догадываться, о чём.

«Ты продалась за хрустальный дворец, мама, а я продамся за каменный трёхэтажный дом. Мельчаем.»

Я шла по коридору, скользя взглядом по веренице красных прямоугольников на картинах, и пыталась представить, на что будет похож мой будущий муж, если между мамой и папой такая катастрофическая разница.

***

1-2

В моей комнате красные бумажки были только на вазах, картинах, люстре, двух торшерах и настольной лампе, всё остальное покрывали жёлтые – пока не продавать, до ноября. Первого ноября мне исполнится двадцать один, и бумажки сменятся на красные, здесь тоже станет пусто. Тонкая грань между «предметами роскоши» и «личными вещами» позволит мне завтра увезти отсюда чемоданы с платьями и украшениями, и она же потребует через два месяца вернуть всё обратно, если мои родители не найдут способа «договориться». Насколько я успела понять из завуалированных намёков мамы и тёти, с «Джи»-корпорацией «договориться» было очень сложно.

Мне принесли ужин, в странной посуде, которую я никогда до этого не видела, заглянув под тарелку, я нашла печать фарфорового завода Грани Эль и ещё одну печать с вензелем маминой семьи – из приданого. Еда была скромной, но после столовой пансиона любая еда казалась деликатесом, и я съела всё до крошки, получая удовольствие от того, что при всём окружающем безумии умудрилась сохранить аппетит. Моё внутреннее спокойствие вообще вызывало изумление, я бы в жизни не подумала, что смогу так легко принять такие ужасающие новости.

«Это началось у конюшни.»

Хорошо покопавшись в памяти, я убедилась – да, в тот момент моё сознание как будто бы расщепилось на «до» и «после», на «хочется» и «надо». «Хотелось» рыдать и ползать по земле, пытаясь вернуть то, что вернуть нельзя, а «надо» было думать и действовать, прикладывая все усилия, чтобы спасти хотя бы то, что можно спасти. Какое-то время я жила как бы в двух реальностях одновременно, а потом выбрала ту, которая выглядела менее унизительно.

«Я прочту тебе стишок, Великий Создатель. Я прочту тебе любой стишок, какой захочешь, всего лишь за булочку, за Облачко, за право стоять и улыбаться, а не ползать и рыдать. Хочешь, я встану на табуретку? Хочешь, спою, станцую? Я всё могу.»

Я собрала остатки соуса остатками хлеба, с удовольствием доела и разрешила нести десерт – я его сегодня заслужила, я была очень хорошей девочкой.

Закончив с ужином, я отослала служанку и стала раздеваться, сама – в пансионе носили простую одежду, которую можно снять без посторонней помощи, и во время обучения в Академии мне очень пригодилось умение обслуживать себя самостоятельно. Папа не приветствовал излишнее, по его мнению, разбрасывание деньгами, и настоял на том, чтобы я жила в общежитии, вместе с другими студентами, а там не было отдельных комнат для прислуги, там даже санузел был один на этаж, общий для всех.

«Жаль, что на первом курсе у меня не было телефона, я бы сделала фотографию каждого угла своего ободранного общежития, и показала папе, во что мне вылилась его мелочная скупость.»

Промучившись в общежитии неделю, я устала от неистребимой грязи, постоянного шума, плохого освещения, кривых линий и общей убогости обстановки, и устроилась на подработку ночным администратором в «Роял Даймонд», лучший отель Верхнего Города. Там хорошо платили, и я с удовольствием делала вид, что мне нужны эти деньги, и что я хожу туда не потому, что сама готова заплатить просто за возможность подышать запахом качественного паркетного воска и почитать в удобном кресле, в холле с роялем и фонтаном. Рояль тоже оказался весьма кстати, потому что в нашем общежитии не было музыкальной комнаты, вообще, и в программе первого курса не было уроков музыки.

Правда, через время на рояле появилась табличка: «Руками не трогать», но к тому моменту я уже познакомилась с персоналом отеля, и мне по секрету рассказали, что в президентском люксе на верхнем этаже есть ещё один, и что там такая звукоизоляция, что можно вечеринку устроить, и никто ничего не услышит, совсем. Этот люкс был настолько дорогим, что всегда пустовал, и я играла там в своё удовольствие, а коллеги меня прикрывали, в обмен на маленькие услуги по работе, которые я оказывала с радостью. Работа вообще была несложной, и состояла из общения с гостями, ведения записей и совершения звонков – ничего сверхъестественного. Правда, это приходилось делать на четырёх языках, но для меня это не составило проблемы – я хорошо знала три, а за первый курс выучила ещё два, ночью в отеле было много свободного времени, а в Академии была прекрасная библиотека.