Тёмное крыло

— Тогда мы можем свергнуть его, — сказала Миацида.

Хищнозуб зарычал.

— Патриофелиса сильно любят, и многие будут сражаться ради него. У нас не будет даже надежды на победу. Как только вы начнёте охотиться и убивать, возврата уже не будет, — он делал паузу. — Желаете ли вы оставить клан Рыщущих навсегда?

— Да, — ответила Миацида после секундного колебания.

Один за другим остальные фелиды тоже дали своё согласие.

— И готовы ли вы сделать меня своим новым вождём? — потребовал ответа Хищнозуб.

Миацида взглянула на других фелид, а затем вновь устремила свой взор на него.

— Готовы, — ответила она.

ГЛАВА 9. Изгой

Во сне он видел, как, ликуя, взлетает над деревьями. Птицы глядели на него со своих насестов. Каждый раз, когда он смотрел вниз, их становилось всё больше и больше, пока ветки не стали казаться сделанными из одних перьев, крыльев и клювов. Птицы пели для него: вначале сладко, но затем музыка стала звучать совершенно зловеще.

Как он проснулся, образы из сна растворились в его мыслях, но рассветный птичий хор остался, разносясь по всему лесу. Он вслушался в него, и шерсть у него на шее встала дыбом. Этим утром в нём действительно звучало нечто зловещее: грубая, злорадная агрессия. И что самое странное, он думал, что слышал рефрен, который разнообразила мелодия — а такого, насколько он знал, птицы никогда ещё не делали.

— Приходи и посмотри, — много раз пели птицы. — Приходи и посмотри, как устроен этот мир.

Что же они хотели, чтобы он увидел?

На самой секвойе рукокрылы начинали встряхиваться, а несколько из них уже охотились над поляной. Сильфида и родители проснулись, а когда они обменялись утренними приветствиями и начали чиститься, странный рассветный хор полностью стих. Похоже, больше никто этого не заметил, и сам Сумрак уже готов был подумать, что это было лишь его беспокойное воображение — память о той свирепой матери-птице — или же какой-то звуковой мираж, родившийся в его сонном воображении.

Когда он летел вдоль ветки, испещрённой пятнами света восходящего солнца, ему было приятно ощущать, что его мускулы были далеко не такими одеревенелыми и воспалёнными, как раньше по утрам. Его тело, наконец, приспособилось к полёту.

— Поохотишься со мной на высоте? — спросил он Сильфиду.

— Хорошо, — с готовностью откликнулась сестра.

Сумрак обнюхал её в знак благодарности. Он знал, что подъём отнимал у неё много сил, и что охота там была не такой уж хорошей. Но ему больше, чем когда-либо ещё, нужна была её компания. Несмотря на поддержку отца, Сумрак ощущал довольно холодное отношение со стороны колонии. Он никогда не был в числе самых популярных молодых зверей; виной тому была его странная внешность. А с тех пор, как он начал летать, он почувствовал, что другие рукокрылы отступились от него ещё сильнее — и молодняк, и взрослые. Явно это никак не выражалось, открытой жестокости не было. Большей частью всё сводилось к новым способам избегания его.

Если он садился на ветку вблизи других рукокрылов, они зачастую отодвигались в стороны на несколько шагов, словно освобождая ему место, но несколько больше, чем было действительно нужно. Очень немногие здоровались с ним. Когда он подползал слишком близко к группе рукокрылов, их голоса умолкали, словно их окутывало облако противного запаха. Если он касался другого молодого рукокрыла, когда полз по ветке, тот иногда ощущал неловкость, и он замечал, как один или два из них начинали яростно чиститься после этого. Это он считал самым пагубным, потому что понимал, что они делали это вовсе не для того, чтобы подразнить его: они действительно боялись, что могут заполучить от него какого-то ужасного паразита. Возможно, со временем это изменилось бы, но пока его единственным другом была Сильфида. Когда она полезла вверх по стволу, Сумрак полез вместе с нею.

— Что ты делаешь? — спросила она, остановившись.

— Просто хочу составить тебе компанию, — он полагал, что это было самое малое, что он мог сделать для неё.

— Хорошо, — сказала она. — Только так будет дольше добираться туда. На коре я быстрее тебя.

— Я знаю, но…

— Лети, Сумрак, — сказала она ему, и в её голосе слышались нотки раздражения. — Раз ты можешь летать, лети.

— Ты уверена?

— Если бы я умела летать, поверь мне, я бы полетела!

— Хорошо, спасибо. Очень благодарен тебе.

Он порхал рядом с нею среди ветвей, стараясь не залетать слишком далеко вперёд. Кливер окликнул их, когда они миновали его семейную присаду.

— Идёшь на охоту, Сильфида?

— Мы с Сумраком лезем повыше, — отозвалась она.

— Там не слишком хорошая охота, — сказал Кливер. Он даже не взглянул на Сумрака. — Я хочу найти Эола. Ты уверена, что не хочешь пойти со мной?

— Нет, спасибо, — холодно ответила Сильфида.

— Иди с ними, если хочешь, — сказал Сумрак, когда они продолжили лезть по секвойе.

Сильфида покачала головой:

— Мне не нравится, как он с тобой разговаривает.

— Он вообще больше со мной не разговаривает. Вот уж действительно, изменение к лучшему.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Сумрак промолчал, поражаясь преданности своей сестры. Он бы никогда не понял её дружбы с Кливером, но они были друзьями большую часть своей молодой жизни. Он не хотел чем-то навредить ей, тем более, что она была так добра к нему. Ему было жаль, что он не может рассказать ей о гнезде ящеров, которое обнаружил. Тайна гремела внутри него, словно проглоченный камешек.

Он взлетел на Верхний Предел и неожиданно увидел, что Эол уже был там — он сидел на дальнем конце ветви.

— Привет! — окликнул его Сумрак, сев на ветку. — Кливер ищет тебя внизу…

— Сумрак, — позвала его сестра снизу. — Тут что-то есть…

Её голос стих, но его частоты было достаточно, чтобы передать её дрожь.

— Что случилось? — он высунулся с краю Предела и поглядел вниз. Сильфида сидела у самого ствола, неотрывно глядя на что-то, лежащее на её ветке. Это был какой-то большой, тёмный лист, каких он никогда раньше не видел. Он явно не относился к секвойе.

Сумрак начал пристальнее разглядывать его, позволяя своему эхозрению скользить по его поверхности.

Лист был необычно толстым и обладал поверхностью, которая выглядела почти как… шерсть. У него внезапно пересохло во рту.

Хриплый голос Сильфиды донёсся до него, как будто издалека.

— Сумрак, ты же не думаешь, что это…

Это было более чем знакомо ему, однако это было так чудовищно неуместно здесь — одиноко лежащее на коре.

Это был левый парус рукокрыла, оторванный от его тела. Плечевая кость была вырвана из сустава и слегка высовывалась за неровный край оторванной перепонки.