Темное торжество

— Вы полагаете, сударь, что я не справлюсь?

Он так стискивает подлокотники кресла, что я даже удивляюсь, отчего они не крошатся.

— Я отлично знаю, что вы вполне справитесь, сударыня. Вопрос в том, не слишком ли велика будет цена.

Я намазываю свой язык медом:

— В чем же, по-вашему, сударь, состоит риск?

Он молчит, лишь зло смотрит на меня через стол. Сколько отвращения и неприязни! Все соответствует самым худшим моим ожиданиям.

— Если, — начинаю я, — вы мне не доверяете…

— Конечно же он вам доверяет, госпожа! Ведь без вас так и гнил бы в вонючей камере… если не хуже!

— Хорошо хоть кто-то этого не забыл, — бормочу я. Перевожу дух и продолжаю уже спокойнее: — Если вы мне не вполне доверяете или считаете предприятие неоправданно рискованным, пусть капитан пошлет со мной сколько угодно людей по своему выбору. На самом деле это будет и к лучшему, ведь мужчина может подобраться вплотную к вредителям и проследить за каждым их движением, а я нет.

Все это время мы с Чудищем смотрим друг другу в глаза.

Капитан Дюнуа вновь поглаживает подбородок. Это его жест напряженного размышления.

— В любом случае это не повредит, — говорит он затем. — Очень не хотелось бы просить вас идти на это, госпожа моя, но мысль о том, что по городу шныряют вредители, только ждущие приказа извне… Предлагаю начать со свободных отрядов и всяких прихлебателей. Среди них легче всего было затесаться, чтобы попасть в город.

— Согласна, капитан. Итак, если мы договорились, с чего начнем?

Почти целый час мы с ним заняты выработкой плана действий. Все это время я чувствую, как аббатиса наблюдает за мной. Меня несколько озадачивает ее недовольство, ибо разве я не сделала то, к чему она так стремится? Не показала им всем, насколько полезен для державы монастырь в час нужды? Быть может, я прыгнула через ее голову, предложив помощь?

К тому времени, как мы обговорили все подробности, Чудище становится бледен. То ли от ран, то ли от злости, кто его знает. Когда мы уже встаем и собираемся расходиться, настоятельница делает два шага в мою сторону. Ее губы плотно сжаты. Но прежде чем она успевает что-то сказать, подает голос герцогиня:

— Госпожа Сибелла?

— Да, ваша светлость?

— Вы не откажетесь провести со мной остаток дня? Я хотела бы кое о чем с вами переговорить.

У меня сердце взлетает при мысли о передышке, которую она мне посулила.

— Почту за честь, ваша светлость.

И, не оглядываясь на аббатису, я следом за герцогиней покидаю чертог.

ГЛАВА 30

— Думается, ваша настоятельница не одобрила предложение, высказанное вами в совете.

— Да, ваша светлость, она выглядела очень рассерженной. Простите, если высказалась не по чину, но я всего лишь хотела помочь! Ведь это моя семья желает вам зла.

К моему немалому изумлению, герцогиня останавливается и ловит мою руку.

— Нет! — с напором произносит она. — Я ни в коем случае не возлагаю на вас вину за деяния графа д'Альбрэ! Будь иначе, разве я сама не несла бы ответственность за то, что он творит от моего имени?

Я молчу, ибо что я могу на это ответить?

— Расскажите… — говорит она, тесно переплетая пальцы, — расскажите о тех, кто пал в Нанте. Расскажите, чтобы я могла должным образом почтить их память и возблагодарить за самопожертвование.

В этот миг мое смутное восхищение девочкой-герцогиней перерастает в глубочайшее уважение. Она ведь приняла на себя не только могущество и привилегии власти. Она в полной мере осознает и тягостную ответственность.

— Первыми были вельможи, — начинаю я свою печальную повесть. — Ваш сенешаль [11] Жан Бланше попытался было организовать оборону герцогского дворца, но ему помешало предательство его милости Ива Матюрена. В том бою пали его милость Роберт Друэ и с ним еще два десятка людей, чьи имена остались мне неизвестны. Горожане растерялись. Они были склонны поверить маршалу Рье, ведь он утверждал, будто говорит от вашего имени. Лишь когда против него выступили вельможи, нантцы поняли, что совершили ошибку. Но было поздно, они уже открыли ворота и впустили врагов. Д'Альбрэ сразу же натравил свое воинство на горожан, чтобы лишить их последних остатков отваги и подавить всякое желание бунтовать против него. И ему это удалось.

11

Сенешаль— королевский чиновник, глава судебно-административного округа.

В глазах герцогини стоят слезы.

— Наибольшую верность проявили слуги, — продолжаю я. — Они знали вас и служили вам с колыбели. Алликсис Барон, ваш счетовод; Гийом Мулнэ, кузнец по серебру; Йохан Ле Труан, аптекарь; носильщик Пьер, привратник Тома… прачка… не менее десятка стрелков из охраны… главный кладовщик… повар и два виночерпия… и добрая половина дворцовой стражи. Все они умерли с вашим именем на губах, сохранив в своих сердцах верность и честь.

Ей всего тринадцать, напоминаю я себе. Меньше, чем было мне, когда я прибыла в монастырь.

Хотя нет. Так юна я не была никогда.

И я говорю то единственное, что, как мне кажется, может утешить ее, хотя какие тут утешения!

— Предатели Жюльер, Вьенн, Матюрен — они все мертвы, ваша светлость. Их постигла справедливая кара за вероломство.

Герцогиня поднимает глаза, воинственно блестящие сквозь слезы.

— Хорошо, — негромко произносит она. — Если Мортейн повелит вам точно так же наказать всех предателей до единого, я и слова поперек не скажу.

Она думает, что я их убила по приказу Мортейна. Не считаю нужным уточнять, что с одним разделался мой полоумный ревнивец-брат.

Аббатиса советует мне прикинуться шлюхой, чтобы выслеживать вредителей, но капитан Дюнуа, при всей своей грубоватости, оказывается истинным рыцарем. Ни о чем подобном он даже и слышать не хочет и предлагает мне выдать себя за прачку, разумно замечая, что у прачки нисколько не меньше законных причин толкаться среди воинов. Кроме того, большинство портомоек приторговывают услугами иного рода, и для пользы дела я смогу переходить от одной роли к другой.

Аббатиса вменяет мне в вину даже и то, что капитан Дюнуа взялся ей перечить, но тут я, право же, решительно ни при чем.

Склонившись перед серебряным зеркалом, заточенным древесным угольком изменяю рисунок бровей, делая их широкими и бесформенными. Потом беру другой кусочек угля, еще меньше первого, и на лице появляются морщины застарелой усталости. Разводы угольной пыли создают под глазами тени, якобы происходящие от непосильного труда. Честно говоря, я жду не дождусь, когда смогу хотя бы на время предстать совсем другим человеком, будь то даже замученная, бедно одетая портомойка. Лишь бы только не оставлять за собой след, отмеченный предательством и сердечной мукой.