Темное торжество

Солнце еще не высунулось из-за горизонта, а я уже одета и направляюсь к конюшням. Я вполне отдаю себе отчет: много чего в этой жизни боялась, но простая правда, которую собираюсь выложить Чудищу, пугает меня больше всего.

Я обнаруживаю его, как и предполагала, в конюшне. Он наблюдает за приготовлением лошадей для него и его отряда. Толстая трость по-прежнему при нем, но вместо того, чтобы на нее опираться, он размахивает ею по сторонам, отдавая указания.

При нем Янник и столько угольщиков, что так запросто не сосчитать. Сердце у меня попросту гремит, я даже удивляюсь, отчего все не оборачиваются на его стук. Однако люди настолько заняты своими делами, что поначалу вообще меня не замечают.

Я хочу окликнуть рыцаря, но, открыв рот, не могу выдавить внятного звука. Может, у меня все же вырвался какой-то писк — Чудище оглядывается. Глаза у него округляются от неожиданности, и, хромая, он направляется ко мне.

— Я надеялся, — говорит он, — что ты придешь нас проводить и мне не надо будет лазить по лестницам, разыскивая тебя.

Он собирался попрощаться со мной. Уже хорошо.

— Мне бы кое о чем перемолвиться с тобой наедине.

Он поднимает брови, однако выходит со мной с конюшенного двора. Боясь утратить самообладание, я смотрю на свои руки и вижу, как побелели стиснутые пальцы. Заставляю себя немного разжать хватку.

— Я должна кое-что тебе объяснить. Много раз хотела об этом заговорить, но все как-то случая не было.

Он молчит и не двигается, только глаза становятся непроницаемыми, словно голубая полированная сталь.

Я продолжаю:

— Сперва я молчала из страха, что ты не будешь мне доверять, а без этого не было надежды счастливо доставить тебя в Ренн. Потом надеялась, что, раз уж мы здесь, никому и дела не будет, кто я такая. Ну, опять же, и гордиться тут нечем. Но это не…

— Сибелла.

— Да?

Что-то меняется в его взгляде, а рука медленно тянется к моему лицу… Его глаза полны нежности, а движения так осторожны, что я уже задумываюсь, не надумал ли он поцеловать меня?

И тут его рука неуловимо взвивается. Удар верен и силен, и мир для меня перестает существовать.

ГЛАВА 34

По моей челюсти, непосредственно у подбородка, стучат молотками все дьяволы преисподней. Но это не так уж и важно, ибо я чувствую себя в безопасности. Я сижу в какой-то пещере, сотворенной из теплого камня. Она окружает меня со всех сторон, крепко давит на спину… Идеальное укрытие!

Моего слуха достигает негромкое ржание. Лошадь? Потом слышится мужской голос:

— А ты не говорил, что мы с собой юбку захватим.

Второй голос несколько осаживает:

— Последи за языком, дурень! Наш капитан на дешевых шлюх не падок!

— Ну ладно, — говорит первый, — тогда кто она?

— А чтоб я сдох, если знаю.

— Хватит, — ворчит знакомый голос.

Кто-то прокашливается.

— Если позволительно будет спросить, капитан, что с ней такое?

Теперь в его тоне куда больше почтительности.

Следует пауза, потом стена пещеры рокочет прямо мне в спину:

— В обморок брякнулась.

Я с усилием открываю глаза… и тотчас снова зажмуриваюсь, поскольку яркие солнечные лучи беспощадными стрелами пронизывают мне мозг, и накатывает дурнота. Понемногу начиная соображать, я осознаю, что нахожусь вовсе не в пещере. Я полулежу, покоясь в могучих объятиях. И опираюсь спиной не на каменную стену, а на латный нагрудник. И все это плавно покачивается вместе со мной в такт конскому шагу.

Я пытаюсь пошевелиться, но мощные руки держат крепче всяких тисков.

— Тихо, ты, — звучит все тот же рокочущий голос. — Коня мне напугаешь!

Чудище.

Негодяй опять это сделал!

Я все-таки пытаюсь сесть и по возможности отодвинуться. Это мне не особенно удается, поскольку седло у нас одно на двоих, зато мир снова начинает кружиться. В ярости я тычу локтем Чудищу в бедро и радуюсь, когда он крякает от боли.

— Если еще попытаешься так сделать, я тебя убью! Без шуток!

Вот только слова эти звучат далеко не так грозно, как мне бы того хотелось.

Другие всадники отъезжают прочь, давая нам иллюзию уединения. Я, впрочем, не сомневаюсь, что все они напрягают слух, силясь разобрать хоть словечко.

За спиной у меня снова рокочет, и я даже не знаю, чего ждать — слов или смеха, а повернуться нет сил, голова слишком болит. И, кроме того, несмотря на ярость и раздражение, я бесконечно наслаждаюсь мощью его рук. Как славно, когда такие длани отгораживают тебя от остального мира. В частности, от д'Альбрэ.

Вот же проклятье!..

— Где мы?

— На дороге в Морле.

От новой волны тревоги и страха голова опять идет кругом, но я лишь сжимаю зубы и делаю попытку слезть с лошади непосредственно на ходу. Чудище легко удерживает меня.

— Ты что, спятила? — интересуется он. — Сиди смирно, не то свалишься.

— Мне совсем в другом месте нужно быть!

Он молчит, только держит до того крепко, что я дышать почти не могу. Как же просто было бы сдаться и уступить силе этих ручищ. Мне именно так и хочется сделать.

— Отец за меня выкупа не заплатит, — произношу я с презрительным смешком. — И аббатиса не раскошелится. Ты же ради этого похитил меня?

Когда он отвечает, в голосе проскальзывает какая-то странная нотка:

— По-твоему, мне выкуп за тебя нужен?

— А то что же еще? Ну, не выкуп, так месть…

— Я тебя не похищал, — произносит он обиженно. — Я тебя спас!

— А я не просила, чтобы меня спасали!

Рука в грубой перчатке с раструбом тянется к моей голове и очень бережно заставляет меня ее повернуть.

— Сибелла. — В его устах мое имя звучит музыкой. — Я ни под каким видом не отпущу тебя к д'Альбрэ.

Я попросту гибну при виде вот этой нежности в его глазах. Как же все глупо, говорю я себе. Как бессмысленно. Этот пентюх готов спасать всякого, кто встретится ему по дороге.

Вот только не желает слушать доводов разума. Когда-то он поехал за своей сестрой. А теперь — за мной.

Опасаясь, как бы он не распознал моих истинных чувств, я отворачиваюсь и пытаюсь вернуть ярость, владевшую мной только что, но не нахожу ничего. Лишь бесплотное эхо той вспышки.