Темные делишки

Установив «жучок», я выполнила поставленную задачу и могла бы благополучно покинуть здание театра, вернуться к машине и перекусить, но что-то удерживало меня. Прослушивать гримерку я планировала после окончания спектакля, когда большинство актеров и обслуживающий персонал, чьи откровения меня не интересуют, разойдутся. Ведь только тогда, в тиши, возможен серьезный разговор, который, впрочем, мог и вовсе не состояться. Но я делала ставку на женскую слабинку — потребность выплакаться в жилетку. А поскольку у Риммы среди актрис сегодняшнего состава была хорошая подруга — Наталья Андреева, то ее «жилетка» подходила для этой цели как нельзя лучше.

А пока неизвестная сила влекла меня к мужской гримерке, а точнее — к креслу, заваленному одеждой Лукьянова. Скорее всего, обыск его личных вещей ничего мне не даст, но для успокоения собственной совести я не могла уйти из театра, не выполнив задуманное на все сто процентов.

Поглядывая на часы, я занялась расчетами наиболее удобного для обыска момента, когда в гримерке и около нее точно не будет лишних свидетелей. Скорее всего, такой момент предоставится во время финальной сцены комедии Бомарше, когда на сцене должны находиться все актеры, занятые в спектакле. В моем распоряжении окажется минут десять, а то и все пятнадцать, если учесть, что восторженная тарасовская публика быстро не отпустит актеров, особенно после премьеры, каковой являлся сегодняшний спектакль. Чтобы не проворонить такую уникальную возможность, я решила держаться поближе к лукьяновской гримерке.

Протирать линолеум коридора я начала издалека, чтобы об меня не спотыкались снующие между сценой и гримерными актеры. Избранная позиция позволяла мне, не отрываясь от поломоечных работ, увидеть, когда все актеры уйдут к сцене. И, прежде чем последний Крестьянин вышел из гримерки, я успела до блеска вымыть большую часть пола от лестницы до первой, особо интересующей меня, двери. Причем я уверена, что с начала функционирования театрального здания этот коридор никем не убирался столь тщательно!

Убедившись, что все актеры находятся за кулисами или на сцене и поблизости нет ни души, я проникла вместе со шваброй в мужскую гримерку и первым делом кинулась к одежде Лукьянова. Жаль, что он не носит пиджак, — во внутреннем кармане или за его подкладкой очень удобно прятать всякие тайные бумаги или вещицы. Свитер оказался чист и невинен, зато в заднем кармане брюк я обнаружила нечто интересное.

Маленькая записная книжка в твердой обложке была изрядно потрепана — по-видимому, она являлась неизменным спутником владельца далеко не первый месяц. Я поспешно пролистала ее. Перед моим цепким взором промелькнули многочисленные записи, преимущественно сделанные явно впопыхах. Насколько я поняла, большинство из них касались его работы — это были списки театрального реквизита, даты репетиций, информация о бывших гастролях в Самару, наброски для создания нового образа в очередной роли и т. д.

Я уже потеряла к блокноту всяческий интерес и хотела запихнуть его обратно в карман брюк, как вдруг на глаза попалась какая-то особенная страничка, краткая и почти аккуратная запись на которой значительно отличалась от прочих, беспорядочных и нагроможденных друг на друга. Вверху странички столбиком были выписаны имена, причем среди них не было ни одного знакомого, принадлежавшего кому-либо из сотрудников драмтеатра. Более того, одно из имен вызвало у меня негативные ощущения, в закутках памяти всколыхнулось что-то связанное с этой фамилией, но воспоминания были слишком смутными и нечеткими.

Нельзя было терять драгоценные минуты — в гримерку в любой момент могли войти. Поэтому я быстро сфотографировала страничку — вот и фотоаппарат пригодился! — и вернула блокнот на место. Подумаю над странным списком на досуге, в более спокойной обстановке.

Я вышла из гримерки, волоча за собой швабру: со стороны сцены доносился шквал оваций. Весь персонал столпился за кулисами. Вот на сцену потащили режиссера… Самое время сматывать удочки, пока эта вакхическая толпа не повалила назад, в гримерки, сметая все на своем пути! Я подхватила ведро и быстро спустилась по лестнице в подвал, справедливо рассудив, что оставшуюся территорию уберет бабка Шура. Знала бы она, сколько я заплатила за свою помощь в ее нехитрой, но изматывающей работе!

* * *

Боже, как мало порой нужно человеку для безграничной радости! Причем чем большего он лишен в жизни, тем меньше ему требуется для счастья. Эту закономерность в данный момент я прекрасно подтверждала собственным примером, после праведных трудов уборщичких блаженно откинувшись на спинку сиденья и дожевывая остатки пиццы, купленной по пути к машине в ближайшем ларьке. Желудок наконец-то перестал ворчать и бурчать, успокоился и занялся своим привычным делом.

На панели управления высвечивалось табло электронных часов. Быстро я управилась: с того момента, как я оставила орудия труда бабки Шуры в чулане, прошло всего-навсего двенадцать минут! Я была уверена, что на снятие грима и переодевание актерам понадобится как минимум на полчаса больше, а пока можно проверить качество слышимости…

Я извлекла из сумочки миниатюрный приемник и наушники и, с привычной ловкостью присоединив одно к другому, прислушалась к тому, что происходило в женской гримерной. Сквозь шумный фон иногда пробивались некоторые фразы, сказанные кем-то на повышенно-восторженных тонах. Иногда слышался смех, но ни тембр голосов, ни внятных слов нельзя было разобрать. Качество связи меня определенно не устраивало.

В своей практике я уже сталкивалась с подобными помехами, и, как правило, причиной плохой слышимости бывало слишком удаленное расстояние от объекта. Поэтому я завела мотор и подогнала машину поближе к зданию драмтеатра, остановившись в нескольких метрах от черного входа. На таком расстоянии мое прослушивающее устройство работало превосходно. К тому же новое место оказалось еще и отличным наблюдательным пунктом, откуда весьма удобно следить за выходящими из здания.

Мой силуэт в машине наверняка тонул в сгущающихся октябрьских сумерках, но на всякий случай я надела еще и темные очки, а заодно спрятала волосы под шелковую косынку. Теперь в таинственной леди, сидящей за рулем бежевой «девятки», уж точно никто не сможет признать внучатую племянницу уборщицы, путавшуюся под ногами во время спектакля.

А вот и первые ласточки! Тяжелая дверь служебного входа приоткрылась, и из нее вышли три женщины, в одной из которых я узнала мрачную грымзу-гримершу. Судя по нестихающему гвалту оживленных женских голосов, льющемуся из наушников, актрисы не торопились покидать гримерку — все обсуждали состоявшуюся премьеру и сравнивали сегодняшний спектакль с менее удачным вчерашним. В связи с этим прозвучали некоторые фразы, которые заставили меня прислушаться.

— …И публика сегодня была превосходна! — восторженно говорила одна из актрис, голос которой был мне незнаком. — Нас просто забросали цветами!

— Особенно тебя, Кэт, и Вальку Лукьянова, — не без зависти добавила другая, чей голос был звонким и неприятно резким по тембру.

— Кэт достойна того, — вступилась за нее первая. — Она ведь теперь за двоих работает: и во втором составе, и в нашем, за Анну… Что мы без тебя делать-то будем, а?

— Интересно, а на любовном фронте ты тоже за Зорину будешь вкалывать? — язвительно поинтересовалась та, что с резким металлическим голоском.

Гул голосов на периферии гримерки затих от такого неслыханно наглого замечания. Катя Маркич (я сразу узнала мягкий, глубокий, бархатистый тембр ее голоса) сдержанно ответила:

— Следи за словами, Людмила. И вообще, заткнитесь все на эту тему — вот-вот Римма придет! Не хватало еще, чтобы она услышала ваши разговоры.

— Она-то небось рада-радешенька, что Зорина отравилась снотворным, — не унимался резкий голосок. — Наш «ангелочек» Анечка ей столько крови испортила!

— Да Валька себе и другую может найти, — резонно рассудила какая-то женщина, голос которой до сих пор я не слышала. — А Римме, по большому счету, на его похождения глубоко наплевать. У них с самого начала совместной жизни был уговор, что каждый остается относительно свободен.