Тёмные самоцветы

— Сожалею, что мы столь навязчиво набиваемся к вам на постой, но, как вы наверное уже знаете, нами движет не своеволие, а повеление польского короля. Долгие дни пути истомили нас и истощили наших животных, а до Московии еще далеко. Нам нужен отдых, и я надеюсь, что плата в два золотых за ночь с каждого постояльца удовлетворит ваших прихожан.

Настоятель кашлянул.

— Прихожанки довольны. Если их мужья и отцы не потребует большего, все должно сладиться. Братии нашей тоже радостен прибыток мирян, ведь монастырь очень беден и существует только за счет доброхотных даяний.

Вот оно что, сказал себе Ракоци, этим следовало озаботиться прежде всего. Он расстегнул клапан своей поясной сумки, невольно подумав о шести мешках золотых монет, припрятанных среди его личного обозного скарба.

— Почту за честь сделать скромное подношение вашей обители. Сумма в пятьдесят золотых не покажется вам пустячной?

Настоятель замер, словно сомневаясь, что правильно все расслышал.

— Это — щедрый… — произнес он, помедлив, — весьма щедрый дар.

— В память о моем отце, — пояснил Ракоци со слабой улыбкой, — который утратил свое отечество прежде, чем жизнь.

— Господь да будет к нему милостив, — с чувством сказал настоятель и покосился на всадников в однообразных темных плащах. — Вы ведь иезуиты? Что-то вас многовато.

— Восемь персон, — прозвучал сварливый ответ. Отец Погнер, надменно хмурясь, стал сползать с украшенного погремушками мула.

— Восемь иезуитов едут к царю? — озадаченно произнес настоятель. — Зачем?

— Такова воля польского короля, — торжественно заявил отец Погнер. — И его святейшества Папы. Нас ждут в Москве.

Глаза православного пастыря сузились.

— Вместе с уланами?

Назревала ссора, и Ракоци поспешил пресечь перебранку.

— Мы голодны и очень устали, — сказал он со вздохом. — А ведь надо еще осмотреться, разместиться и задать корм лошадям. Святой отец, укажите, где нам расставить своих караульных? Я берусь в первую половину дежурства обходить, проверяя, все ли в порядке, посты. — Он, не ощущая каких-либо неудобств, мог бы бодрствовать и до утра, ибо в длительном сне не нуждался, но столь замечательная выносливость, скорее всего, навела бы его спутников на нежелательные размышления. — Разумеется, мы будем рады усилить свой караул добровольцами из монахов.

Напряженность момента постепенно ослабевала. Настоятель монастыря благосклонно кивнул, и его высокий клобук придал кивку надлежащую вескость. Крестьяне задвигались, побросали наземь лопаты и вилы и сконфуженно поклонились гостям. Разводя путников по домам, они держались приветливо, но с иезуитами старались не говорить и лишь молчаливо указывали на избы, отведенные тем для ночлега.

Ракоци осматривал упряжь своей запасной лошади, когда к нему подбежала пожилая крестьянка. У нее был весьма взволнованный и воинственный вид.

— Я всем сказала, что беру вас в свой дом. Я вдова, но мой возраст дает мне на это право. Вы ведь такой знатный барин. — Она восхищенно поцокала языком.

Ракоци, оглянувшись через плечо, решил, что ей где-то под пятьдесят.

— Благодарю, — сказал он, поворачиваясь.

Женщина усмехнулась.

— Они от зависти чуть не полопались, но со мной не поспоришь. Я знаю подход к важным людям и умею стелить им постель. — Ее усталые, выцветшие глаза вдруг озорно засинели. — Я потом год буду о вас рассказывать, а этим ротозеям и распустехам останется только ахать да слушать.

Ракоци фыркнул и сморщил нос, зараженный ее наивной, проказливой радостью. — Вам будет что рассказать. Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий.

— Ох, не старайтесь, коли нету охоты, — сказала женщина, и глаза ее вновь засияли. — Я и сама напридумываю такое, чего и представить нельзя.

* * *

Письмо Ференца Ракоци, графа, к Стефану Баторию, польскому королю.

«Милостивому правителю Польши шлет из Можайска привет его соотечественник и порученец!

Хочу сообщить, что всех наших улан, за исключением графа Зари и четверых его подчиненных, завернули обратно царские лучники, встретившиеся нам в Вязьме. Они, как им было поручено, взяли нас под охрану, отчего наше путешествие намного ускорилось, ибо отпала надобность в постоянных поисках ночного приюта и корма для лошадей. Теперь этим занимаются наши сопровождающие, без стеснения занимая любые дома и требуя от хозяев безоговорочного почтения как к себе, так и к нам. Первый пункт требования неукоснительно исполняется, со вторым дело хуже, ибо недоверчивое отношение к чужеземцам у русских в крови. Здесь иностранец не встретит и тени того радушия, каким славятся Венгрия, Польша, Австрия и прочие европейские страны. Щедро снабжая нас провиантом и всем остальным, местные жители в то же время старательно избегают малейших с нами контактов, а когда их не избегнуть — отмалчиваются, отворачиваются, прячут глаза. Граф Зари думает, что причина такого недружелюбия кроется в том, что мы пока еще не представлены русскому государю, отчего его подданные не знают, как к нам относиться. Но я полагаю, что неприязнь к чужакам является чуть ли не неотъемлемым свойством характера населяющего эти земли народа. После общения с нами тут тщательно моют руки, лицо, словно страшась сглаза или заразы. Я воспринимаю все это спокойно, но мои спутники не на шутку раздражены.

Говорят, до Москвы осталась всего неделя пути, и это походит на правду. Дома по мере нашего продвижения к цели становятся все богаче, владельцы поместий одеваются и живут с большим шиком, а над церквами сплошь и рядом сияют золоченые купола. Русские чрезвычайно привержены к пышности, это, надо думать, у них от монголов, чьими данниками они являлись в течение множества лет.

Весна здесь в разгаре, всюду цветут сады, своей обширностью напоминая леса. Вчера нас окружали яблони, сегодня в окно ломятся вишни. Лучники говорят, что для крестьян эти сады лишь подспорье, а основная работа идет на полях. Угодья богатые. Плохо то, что местные жители весьма безалаберны и не могут собрать себе на зиму соответствующие своим нуждам припасы. Эти несчастные в студеную пору во множестве гибнут от скудости пропитания, не имея возможности дотянуть до весны. Они нуждаются в поддержке и руководстве, по крайней мере, так говорит наш здешний хозяин. Он из новой знати, то есть опричник, а не боярин, и сторонник реформы, какая должна закрепить крестьян за поместьями, вокруг которых они проживают, что защитит их голода, холода и прочих бед. Командир лучников вторит ему и утверждает, что корень этого зла в отсутствии надлежащего религиозного воспитания. Большинство крестьян все еще поклоняются земле и солнцу, верша в период зимнего равноденствия языческие обряды, подчас заканчивающиеся убийством детей, что тут считается делом, возможно, греховным, но никак не преступным. По его словам, до недавнего времени за реформу стоял и царь Иван, но каковы сейчас его настроения, сказать невозможно. Сей офицер вообще говорит о своем государе весьма неохотно, предпочитая уклончивость прямоте, чем наводит меня на мысль, что слухи о состоянии рассудка Ивана в достаточной мере верны.

Я отдам это письмо улану, какого граф Зари назначит в гонцы, и впредь буду пользоваться услугами воинской эстафеты. Когда все уланы отстанут от миссии, я постараюсь найти другой способ пересылки своих отчетов в обход помощи, настойчиво предлагаемой мне святыми отцами.

С почтением, собственноручно,Ференц Ракоци, граф Сен-Жермен28 мая 1583 года, по дороге в Московию(печать в виде солнечного затмения)».

ГЛАВА 5

С рассветом звоны кремлевских колоколов поглотили стенания государя. К ним присоединились ответные звоны других колоколен, и вскоре весь воздух столицы завибрировал от медного гула. Когда первые лучи яркого июньского солнца коснулись многочисленных луковок городских церквей и соборов, те воссияли — и Москва расцвела.

Великий князь Иван, единовластный господин всея Руси, прислонился спиной к двери молельни. Со стены на него бесстрастно взирали святые братья-мученики Борис и Глеб, как и он, ожидавшие своего часа. Царь вскинул руку к глазам, заслоняясь от хлынувших в узенькое оконце лучей, и горячо зашептал:

— Господи, помоги мне! Господи, помоги!

Он повторял это страстно, как заклинание, меж тем ту же дверь, но с другой стороны потихонечку дергал косоглазый согбенный старше. Убедившись, что она заперта, он боязливо воззвал:

— О государь, выслушай своего раба. Я пришел к тебе с почитанием и любовью. Ты повелел мне напомнить твоей милости об иноземцах, прибывших ко двору. Ты хотел принять их сегодня. — Голос скопца даже в робости был сладостен, как у ребенка.

— Ты что-то путаешь, Ярослав, — ответил, досадливо хмурясь, Иван. — Иноземцы прибыли на прошлой неделе. Я уже принимал их.

— То были англичане, батюшка, — залебезил слуга, охваченный страхом. — Они торговцы, их прислала в помощь сэру Хоси твоя приятельница королева Елизавета. Ты уже оказал им великую честь, позволив себя лицезреть. А это другие иноземцы, от Стефана Батория. Они прибыли две ночи назад.

— Поляки! — встрепенулся царь, широко раскрывая глаза, голубизну которых подернула гневная зелень. — Кого же он осмелился ко мне подослать?

Ярослав был так напуган, что едва мог говорить.

— Восьмерых священников и алхимика-венгра. Их сопровождают четыре улана и один офицер знатного рода. Алхимик привез с собой также слугу. Вот все. Никого более с ними нету. — Он знал дотошность царя и страшился, что тот потребует перечислить ему всех вновь прибывших поименно — возможно, даже улан.

— Уланы, — пробормотал Иван, с трудом поднимаясь на ноги. — Стефан Баторий направил ко мне войска?

— Нет, нет, — поспешно возразил Ярослав. — Он направил к тебе послов. Церковников, батюшка, и какого-то книгочея. С ними нет войск, только охрана. Совсем небольшая. Пять человек.

— Стефан Баторий — мой враг, — сказал Иван, уже с некоторым замешательством. — Он напал на меня.

— То было давно. А сейчас он хочет мира, — в полном отчаянии возопил Ярослав. Дверь по-прежнему не подавалась, а ему нужно было взглянуть на царя, чтобы понять, возможно ли привести его в чувство.