Тёмный лабиринт

– Кэти, – голос мягкий, почти успокаивающий.

Она медленно подняла взгляд, борясь с чудовищным смущением. Щёки залила жгучая краска стыда, когда она посмотрела на Генриха.

– Идём, – Генрих рывком поставил её на ноги, набросил на плечи чёрное шёлковое покрывало, до этого мирно лежавшее на стуле. Удивлённая, озадаченная, Кэти послушно подошла к огромному зеркалу, висевшему напротив кровати. Очень старое, местами потемневшее и покрытое пятнами, разъедавшими его гладкую поверхность, оно отражало большую часть комнаты, придавая ей зловещий флёр.

Странно, но тонкая шёлковая ткань дарила удивительное чувство защищённости. Кэти потуже стянула узел на груди. Генрих стоял сзади, обнимая её за плечи, и через тонкий шёлк она чувствовала прохладу его обнажённой кожи. Кэти сделала шаг вперёд. Из тёмной, покрытой пятнами тлена зеркальной глубины на неё взглянуло её отражение. Большие, перепуганные глаза из-за скудного освещения выделялись тёмными провалами на бледном личике. Но ещётемней были глаза стоящего за её спиной мужчины.

– Ты отражаешься в зеркале? – брови Кэти поползли вверх.

– А не должен?

– Но я думала… Ты же… вампир? Они же в зеркале не отражаются!

Генрих поморщился.

– Тебе надо поменьше читать книги для женщин. И побольше – посвящённые естественным наукам.

– Да? А вот можно ещё спросить?

– Да, мой юный вампировед?

– Ну… Насчёт кола в сердце…. И если вампиру голову отрубить?

– Хм. А ты поживи с колом в сердце и без головы. Хотя, насчет последнего….

– Что? – мрачно поинтересовалась Кэти, почуяв недоброе.

– Да как-то вспомнилась сказка о русалочке. Ведьма в оплату за ножки взяла её голос, лишив тем самым возможности говорить. Я вдруг задумался – возможно, именно это послужило залогом успеха – что принц в неё влюбился.

Кэти пристыжено опустила голову. Всё, она окончательно умерла в его глазах. Когда молчание стало невыносимым, она решилась взглянуть в его лицо. Генрих вздрагивал от еле сдерживаемого смеха. Так он не сердится?

– Так ты… не разочарован во мне?

– Как это возможно? – он нежно провёл пальцем по линии её подбородка, затем вниз, по тонкой шее и потянул узел, стянутый на груди. Это движение вернуло Кэти к реальности. Она судорожно стиснула ладонью тонкую ткань, не давая её развязать. Краска стыда мгновенно залила щеки. Одно дело в темноте, на постели, когда ты лишь жалкая игрушка в безжалостных руках рока, и от тебя ничего не зависит. Ну, или почти ничего. И совсем другое – глядя себе в глаза, осознанно позволять…

– Чего ты стыдишься?

Она растерялась.

– Себя? Своего собственного тела? Тебе не кажется, что это странно? – он говорил тихо и бесстрастно, словно не к ней обращался. – Мне всегда казалось забавным, как люди стесняются всего лучшего, чем обладают. И, напротив, выставляют на показ всё скверное. Повесить в гостиной отрезанные головы мёртвых животных – это красиво и пристойно. А вот повесить картину, на которой изображено обнажённое тело большинству обывателей представляется немыслимым. Полагаю, такие люди считают себе добропорядочнее и целомудреннее Господа, создавшего Адама и Еву. Они ведь прекрасно обходились в Эдеме без одежды.

Кэти живо представила, как Господь, сотворяя Еву, краснеет, глупо хихикает и отворачивается, точь-в-точь как Джордж, когда она ему иллюстрации к комедии «Лисистрата» показывала. Сомнительно.

– Ну, это же традиции, – примирительно сказала она Генриху, – и у каждого общества они свои.

– Да. И каждое общество соревнуется, придумывая, что можно открыть в человеческом теле для всеобщего обозрения, а что надлежит спрятать.

– Наверное, в будущем женщины будут носить меньше одежды. Скажем, юбки, открывающие ноги.

Кэти попыталась представить себя в платье, едва прикрывающем колени. Покраснела. Нет, это ужасно пошло.

– И потеряют часть своего очарования, – улыбнулся Генрих.

– Это ещё почему?

– Потому, что потеряют часть своей загадки. Но ты права, всё дело в традициях. Люди стыдятся целоваться в обществе, но нисколько не стыдятся ссориться. Рассказывая легенду, ты можешь во всех красках и деталях описывать, как меч входит в грудь человека, но не можешь даже упомянуть, как пенис мужчины входит в лоно женщины. Хотя это подарит новую жизнь и море удовольствия. А вот насчет меча – не уверен.

Кэти слушала, раскрыв рот. Наконец решила возразить:

– Но ведь смерть бывает разная! Если это на поле битвы, или во имя любви, то это достойное, величественное, прекрасное … – она мучительно подбирала слова, – и в итоге человек обретает покой.

– Я много раз видел смерть. И нет в ней ничего величественного. И прекрасного.

Он отошёл к столу и вернулся, держа в руке красное яблоко, такое гладкое и блестящее, что казалось покрытым лаком.

– Смотри. Это маленькая, но всё же жизнь. Она ещёхранит тепло летнего солнца, ещё источает сладкий аромат, но вот наступает, как ты говоришь, величественный момент… – он сжал в кулаке яблоко, в одно мгновение раздавив его.

Кэти вздрогнула от неожиданности. На её губы попала капля сладкого сока, которую она машинально слизнула. Генрих стряхнул с руки желтоватую кашицу, вытер ладонь от того, что минуту назад было красивым, сладко пахнущим, ярким. Обнял оцепеневшую девушку за плечи.

– С первой секунды рождения мы несём внутри себя маленькую смерть. И с каждым днём она ширится, растёт и крепнет внутри нашего тела. Часы безжалостно отсчитывают время, его так мало, и надо как можно ярче его использовать. Жизнь, как зачарованный лес – вступи в него и зашевелятся во мраке древние чудовища – страх, стыд, сомнения, запреты. Надо идти вперед, не обращая на них внимания, и тогда откроется тебе чудесное сокровище.

– Какое же? – одними губами прошептала Кэти.

Но он услышал. Усмехнулся.

– Великое тайное знание. Что счастье – это здесь и сейчас. Что красота мгновенна и так хрупка, что уловить её, ускользающую, так же легко, как аромат цветка в жаркий полдень. И, как аромат цветка она недолговечна. Смотри, – он намотал её пшеничный локон на палец, – похоже на ручную змейку.

Завиток соскользнул с руки и потёк жидким мёдом по груди. Генрих слегка раздвинул полы чёрной накидки (Кэти и не заметила, когда же был развязан соединявший их узел). Узкая полоса её алебастровой кожи как луч лунного света матово блеснула в ночной темноте. Генрих, не касаясь её кожи, медленно повёл рукой вниз, словно приглашая её в путешествие по собственному телу, на которое она теперь смотрела, словно видела впервые. Вниз, от розовых губ, ныряя в ложбинку яремной впадинки, чуть вверх по лилейному холмику мягкой груди, теперь дальше, по плоскому животику. Он на мгновение коснулся прохладными пальцами её кожи, отчего та мгновенно покрылась мурашками, а соски напряглись и затвердели, соблазнительно проступив через тонкую ткань. Треугольник волос внизу живота был таким светлым, что в сумраке казалось – их нет вовсе, как у античных статуй.

– Это называется – холм Венеры, – пальцы задержались, а затем нырнули вниз, раздвигая лепестки розовой розы, лаская, дразня, скользя по шелковистой плоти. И медленно, словно с сожалением, рука покинула своё недолгое пристанище. У Кэти вырвался вздох разочарования. Она отметила с раздражением мимолётную улыбку, коснувшуюся губ Генриха. Он снял покров с плеч Кэти, и ткань с тихим шорохом упала на пол. Инстинктивно она закрыла руками грудь.

– Нет. Опусти руки.

Очень медленно, борясь с собой, она подчинилась.