Темный путь. Том первый

— Лена! — вскричал я. — Неужели ты можешь сомневаться в том, что и во мне кипит это желание?! Как только мы обвенчаемся, то тотчас же мы вместе с тобой полетим туда.

И я обнял ее.

— Постой, Володя! — сказала она, освободившись из моих объятий. — Здесь идет речь не о нашей женитьбе, а о России… о нашей родине… отчизне…

И вдруг она горько заплакала.

— Лена! Милая моя! Дорогая! Что с тобой?

— Мне горько! Тяжело, что ты не понимаешь меня, что… я должна объяснять тебе то… что должно, кажется, быть в сердце каждого русского…

И вдруг она, сделав усилие над собой, подавила взрыв плача, отерла слезы и посмотрела на меня строго.

— Теперь речь о нашей женитьбе, — сказала она, — должно оставить. Теперь у каждого русского должна быть другая невеста, другая жена, семья, и все; это — его «дорогая отчизна».

Последние слова она произнесла почти шепотом, но от этого шепота у меня мороз пробежал по сердцу, и вместе с тем мне хотелось поклоняться ей, ей, этой истинно русской женщине!

ХС

— Лена! — сказал я. — Милая, дорогая моя! Каждый любит то, что ему дорого. И если бы мне теперь предстоял решить выбор между родиной и родной моей, то я… не колеблясь бы ни секунды…

— Постой! — прервала она, схватив меня за руку. — Не договаривай! Я знаю, что ты скажешь… И вот это-то и больно мне; больно то, что я одна, одна я русская женщина, дороже тебе тех тысяч несчастных девушек, женщин, детей наших братьев, которых там притесняют, оскорбляют и режут эти дикари-турки.

— Да что же мне делать?

Она молча, пристально посмотрела на меня.

— Слушай, Володя! Я сегодня всю ночь напролет не спала и все думала.

— Это и видно! Посмотри, какая ты бледная, а под глазами синие круги.

— Я думала о нашей судьбе, Володя. Я полюбила тебя тогда, когда ты смело вышел на дуэль, мстителем за твою бедную маму… Я полюбила тебя раненого, больного. Но теперь мне кажется, я… не люблю тебя…

И она посмотрела на меня прямо, строго. И даже ее верхняя губка дрогнула презрительно.

Теперь настал мой черед побледнеть. По крайней мере, я чувствовал, как вся кровь прилила к моему сердцу, а она продолжала свое горькое признание.

— Как сильно я любила тогда, я узнала в эту ночь, узнала по той боли и борьбе мучительной… которой мне стоил вопрос: что ты такое? Что ты за человек… с которым я должна соединить свою судьбу… навсегда… до могилы… до смерти?! — Она невольно вздрогнула.

Я слушал ее молча.

— В жизни ведь не все розы и порхания по цветам… Я состарюсь и надоем тебе… Ты отвернешься от меня. — Ее голос дрогнул. — Увлечешься какой-нибудь другой женщиной… как ты увлекся этой жидовкой и забыл ради нее… ту, которая должна быть свята для каждого мужчины… Нам необходимо, нам должно расстаться, Володя… Нам обоим необходимо испытать себя… Можем ли мы прожить один без другого и не есть ли наша любовь… случайная прихоть сердца.

Голос ее окончательно задрожал, и из глаз покатились слезы. Она быстро отерла их.

XCI

Я схватил ее за руки. Я порывисто обнял ее и начал целовать с безумным порывом любви эти крохотные ручки.

— Я не пущу тебя!.. Я не расстанусь с тобой!.. Разлука — это моя смерть… Слышишь, ты моя жизнь, радость моя, Лена! Дорогая, родная!.. — И в моем голосе также заговорили слезы.

Она тихонько высвободилась из моих объятий.

— Оставь!.. Сделай милость… Будем хоть немного благоразумны… Ты думаешь, что мне… мне… легко расставаться с тобой… я была глупа… неосмотрительно привязалась к мальчику… (Meine teuere Knabe! — припомнилось мне. Да неужели же я и теперь похож на мальчика?!) — Для семейного счастья необходимо прочное чувство, Володя… а не вспышка любви.

— Лена! Да ведь я чувствую… внутри сердца… здесь…

— Ничего ты еще не можешь чувствовать… Ты еще слишком молод… У тебя горячая кровь… пылкое чувство… которое так же легко вспыхивает, как и гаснет.

— Да разве я не испытал, Лена, разлуки с тобой? Разве я не выдержал испытания?

— Да! Три, четыре месяца ты можешь прожить без меня… но прожить год — целый год, на это едва ли у тебя достанет сил… Во всяком случае, это испытание… В год ты не умрешь… И лучше умереть… — Она немного остановилась… — чем сделать из жизни… адские мученья…

Она быстро встала и сильно побледнела.

— Я не прощаюсь… Не вдруг… Но это решено.

— Лена!

— До свиданья! — Она протянула мне руку и, не дожидаясь, чтобы я взял ее, быстро отвернулась и пошла.

— Лена! — вскричал я и бросился за ней. Но она не сделала и двух шагов, пошатнулась и упала.

Не помню как я схватил ее на руки и бегом донес до их сакли.

— Скорее, ради Бога скорее, воды, спирту! — кричал я неистово.

Выскочила Надежда Степановна и помогла мне внести ее в комнату и положить на диван.

Через несколько минут она очнулась. Краска появилась на лице. Она стыдливо поправила расстегнутое платье, которое мы все облили водою, и первое слово ее было:

— Уйди, Володя! Мама, скажи, чтобы он ушел!

Я вышел, а не ушел и стоял, облокотись к столбу на крылечке.

Какая-то сухая горечь, острая, едкая, была в горле. Голова кружилась.

XCII

Через полчаса вышла ко мне Надежда Степановна.

— Уйди, ради Бога! Она все беспокоится, спрашивает, ушел ли ты или нет? Ей теперь нужен покой, сон… Уснет, и все пройдет. Уйди, сделай милость!

— Тетя! — вскричал я и схватил ее руки. Не знаю, что я хотел сказать ей, но вдруг слезы задавили грудь. Я махнул рукой, закрыл лицо руками и с истерическим рыданьем бросился бежать.

Я бросился к себе на постель и ревел, и голосил как маленький ребенок.

Что же? Быть может, и в самом деле я был еще мальчик.

Но как все это совершилось нежданно, негаданно! Как далеко вчера от сегодня. Как будто поддразнила меня злая судьба и крестом, и офицерством, чтобы сразу все отнять, что дороже мне и креста, и офицерства. (По крайней мере, я так тогда думал.)

Я сорвал с себя крест, сорвал эполеты. Я снова очутился в своем простом казакине. Я даже думал что-нибудь совершить весьма непохвальное, пакостное, за что бы меня разжаловали опять в солдаты.

И все это делалось с плачем, с всхлипыванием. Одним словом, я был тогда действительно похож на мальчика, или, скорее, на капризную бабенку, которую ничем нельзя утешить.

Несколько раз я приходил к Лене, но каждый раз Надежда Степановна выходила и прогоняла меня:

— Уйди ты, Христа ради, успокойся! Ничего нет серьезного. Мы уже и за Василием Иванычем посылали. Теперь она уснула. Не тревожь ты ее! Христом Богом тебя прошу.