Тень Александра

— Отец Франческо?

— Да. Он написал несколько трактатов об этом. Если пожелаете, можете с ними ознакомиться. И меч тоже у вас? Хорошо. Бертран очень дорожил им. Если я правильно запомнил, он обнаружил его в каком-то подземелье среди глиняных кувшинов и ваз. Возможно, это были остатки фундамента монастыря — так предполагал отец Франческо, который в своем отчете, похожем на тот, что находится у вас, упомянул также об одной статуе. Но, как я уже говорил Бертрану, мне нигде не удалось отыскать никаких ее следов, кроме зарисовки дорогого Франческо.

Я достал из рюкзака записную книжку Лешоссера и показал священнику рисунок римской статуи:

— Эта?

— Да, безусловно, это она. Бертран скопировал ее с подлинного документа.

— Падре Иларио… судя по заметкам профессора Лешоссера можно предположить, что вы располагали текстами, скажем так, довольно редкими, если не сказать мифическими.

Он поднял одну бровь.

— «Мемуарами Агриппины», к примеру.

Он хитро улыбнулся:

— Если бы вы знали, сколько палимпсестов [40] дремлет в наших архивах, вы бы каждый вечер мучились от кошмаров.

40

Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста. Палимпсесты были распространены до начала книгопечатания.

— Выходит, вы действительно их обнаружили?

Он расхохотался и тотчас же извинился.

— Несколько фрагментов. Остальное еще должно подождать где-то под более поздними текстами.

Я чуть не упал с кресла.

— И… я думаю, что к этим текстам не подберешься… скажем так, легко…

— Отчего же?

Кажется, он понял, к чему я клоню, и понизил голос.

— Хотите, я признаюсь вам, сын мой? Единственная причина, по которой некоторые древние тексты еще не переписаны и не опубликованы Ватиканом, — это темпы, которыми мы продвигаемся. Принимая во внимание количество документов, нам потребуется еще два или три века, чтобы довести дело до конца, — и это в том случае, если небо нам поможет. — Он с благодушным видом откинулся на спинку кресла. — Вы можете ознакомиться с этими текстами когда пожелаете. Естественно, при условии, что дадите мне немного времени, чтобы отыскать их, — добавил он с легкой гримасой. — Я положил все документы, использованные Бертраном, отдельно, на случай если бы они ему еще понадобились, но вот где? Святая Мария, Матерь Божья, сжалься над моей бедной головушкой… Могли бы вы прийти ко мне завтра утром? Скажем, в десять часов?

Я не мог поверить в свою удачу.

— Да, безусловно. Я… я не знаю, как мне вас благодарить.

— Полно, полно, если бы наша святая матерь Церковь отказывалась помогать своим детям, что бы было?

— Если позволите, еще один вопрос. Меч, доверенный профессору Лешоссеру… это ведь копия с оригинала, не так ли?

— Понятия не имею. Все, что я могу сказать вам, — это что Бертран очень дорожил им. А вот мозаика, которая у него была, древняя. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, — торопливо подтвердил я. — Сейчас она находится в Лувре и, насколько мне известно, вскоре должна быть переправлена в Неаполь.

— Это очень хорошая новость. Если бы Лувр еще согласился отказаться от фрагмента Жертвенника Мира, который находится у него, и возвратить его Риму, — вздохнул он. — Вы знаете, что Италия неоднократно обращалась с этой просьбой?

Я сокрушенно кивнул. Много античных памятников разбросано по музеям мира.

— Уже десятки лет Греция безуспешно требует от Британского музея мраморы Парфенона, падре Иларио.

— Иисус добр, люди слабы. Хотите взглянуть на последние находки, обнаруженные в Золотом доме? — спросил он вдруг с лукавой улыбкой. — Некоторые статуэтки, принесенные по обету, просто очаровательны и очень хорошо сохранились.

Он властно взял меня за руку и повлек к музею, а я, боясь его обидеть, не посмел отказаться. Падре Иларио был неутомим и, судя по всему, столь же страстен. Он не мог пройти мимо ни одной статуи, чтобы не выразить своего восторга. Какая-нибудь маленькая ложечка, крошечный горшочек были для него поводом порассуждать о гениальности древних. Я подумал, что в юности святой отец, должно быть, держал в руке лопатку, как сейчас крест, и что он наверняка не случайно оказался причастен к классификации и изучению древних текстов. И еще я подумал, что за три часа с ним я узнаю о палимпсестах больше, чем почерпнул за шесть лет в университете. Он провел меня в музейную лабораторию, продемонстрировал пергаменты, которые в Средние века были «соскоблены», а затем использованы повторно, показал мне различные техники, с помощью которых их можно восстановить, упомянув, что рентгеновские лучи, как он считает, наиболее эффективны для этого, поскольку менее всего разрушают пергамент.

Прежде чем уйти, я удостоверился, что меч, который я, показав священнику, снова сунул в свой рюкзак, на месте. На всякий случай…

Когда около трех часов я вернулся к Гансу, который ждал меня около обелиска Калигулы на площади Святого Петра, то подумал, что он проткнет мне глаз палочкой от мороженого.

— Твой мобильник умер?

— Я совершил принудительную экскурсию в подвалы Ватикана. Ты голоден?

Он ругался и, как обезьяна, размахивал руками, вызывая возмущение многочисленных туристов и священнослужителей, которые топтались на площади.

— Три часа жариться на солнце среди толпы пингвинов в сандалиях! Я уже готов был обратиться к полицейским, решив, что тебе вытряхнули внутренности в каком-нибудь закоулке, а ты еще спрашиваешь меня, не голоден ли я? Почему ты не позвонил?

— Перестань орать, на тебя все смотрят. У меня очень хорошие новости, — добавил я, понизив голос, так как заметил, что какой-то священник, делая вид, будто читает Библию, то и дело поглядывает в нашу сторону.

Ганс проследил за моим взглядом и повис у меня на плече.

— Папа наконец сказал «да»? — закричал он, заставив обернуться добрый десяток людей.

Я с насмешкой взглянул на него.

— Мы сможем повенчаться в церкви, ты понимаешь?! — не унимался он.

Два священнослужителя от ярости побагровели, и я выволок Ганса вон с площади, угрожая сломать ему шею, как только мы скроемся с глаз людских.

Я привел Ганса в небольшой семейный ресторанчик неподалеку от старого города. Мы не единственные пришли обедать так поздно, и нам пришлось довольствоваться маленьким столиком, приютившимся на антресолях, куда я протиснулся с большим трудом. Кряжистый мужчина выговаривал что-то обидное своей супруге — или невесте? — которая, когда мы проходили мимо них, посмотрела на меня с выражением более чем дружелюбным. Инцидент привлек внимание и других посетителей, и красавица, разъяренная, ушла, оставив своего галантного кавалера, который не замедлил последовать за ней, бросив на меня воинственный взгляд и с силой шарахнув застекленной дверью.

— Bastardo! [41] — проворчал хозяин заведения, проверяя, не пострадали ли от удара стекла. — Sto burino! [42]

Ганс усмехнулся и погрузился в изучение меню.

— В чем секрет твоего успеха у женщин?

Я не ответил, дожевывая оливку.

Мой шрам и мои слишком длинные светлые волосы неизбежно привлекали внимание женщин. Признаюсь, я частенько пользовался этим, что тоже оборачивалось сценами, подобными сегодняшней, свидетелем которой стал мой стажер.

41

Негодяй! (ит.).

42

Подонок! (ит.).

Я заказал для Ганса пиццу, поскольку живот у него урчал с тех самых пор, как мы пересекли границы Ватикана, а себе — длинную лапшу.

— Здесь обедают так же поздно, как в Испании, — заметил Ганс, набрасываясь на хрустящие хлебцы и оливки.

— Ты бывал в Испании?

— Однажды участвовал в соревнованиях по серфингу, в Галисии. А ты? Бывал?

— Я провел несколько месяцев в Карфагене. Мы поднимали груз с античного судна, затонувшего на рейде.

Ганс с интересом взглянул на меня: