Тень Эдгара По

— То есть вы подбирали статьи наобум? — уточнил я.

— В общем, да, — согласился Бенсон, явно не понимавший причин моего недоверия.

— И не преследовали цель с помощью статей спровоцировать меня на определенные действия?

— Я только надеялся, что похвалы в адрес По, напечатанные в не столь кровожадные времена, заставят издателей задуматься об истинной ценности его трудов. А потом я возвратился в Ричмонд. В этот раз я приехал в Балтимор повидаться с родственниками и наткнулся на старого знакомого — библиотекаря. Каково же было мое изумление, когда этот достойный человек в великом волнении попросил мою визитку для передачи вам, мистер Кларк.

— Тогда, на Саратога-стрит, вы посоветовали мне не тревожить «напев похорон».

— Неужели? — Бенсон прикрыл глаза, как бы припоминая; в следующий миг на лице его мелькнула тень улыбки.

— Это цитата из стихотворения Эдгара По об умирающей молодой женщине по имени Линор. «Peccavimus; но не тревожь напева похорон; чтоб дух отшедший той мольбой с землей был примирен».

— Полагаю, вы правы, — последовал простодушный ответ.

Это простодушие взбесило меня.

— Неужели вы не вложили в эти слова некий двойной смысл? Неужели станете отрицать, что это было тайное, зашифрованное послание; что и эту цитату, подобно хвалебным публикациям, выбрали наобум?

— Я смотрю, мистер Кларк, у вас крайне неустойчивая психика. — Из этого комментария я заключил, что Бенсон не намерен и дальше отвечать на мои вопросы, однако он продолжал: — Знаете, почитателю Эдгара По очень трудно — точнее, невозможно — не подпасть под гипноз его текстов. Рискну предположить, что всякий человек, читающий По — будь то мужчина или женщина, — чувствует себя героем того или иного творения, полного тайн, которые автор и не думает раскрывать. Два года назад слова Эдгара По были будто бы пропечатаны в моем мозгу типографской краской; каждое слово, мной прочитанное, воспринималось как бы его глазами. Открывая рот, я подвергался риску выдать какую-нибудь фразу Эдгара По вместо своей собственной; мой голос более не принадлежал мне — им управлял интеллект этого великого человека. Я упивался мечтами и снами Эдгара По, я неосознанно изъяснялся — как с другими, так и с самим собой — образами поэта. Согласитесь, в таком состоянии я вполне мог подвигнуть человека вроде вас — то есть впечатлительного и восприимчивого — начать расследование. Вы в известном смысле угодили в ловушку — мою ловушку. Единственный выход — прекратить читать Эдгара По; вовсе прекратить. Что мне и удалось, правда, не сразу. Я исторг его из памяти и мыслей, однако боюсь, не до конца.

— Но вы ведь расследовали обстоятельства смерти Эдгара По? Что вы выяснили? Вы были одним из первых — если не самым первым — на этом пути; имели преимущества перед теми, кто пожелал узнать правду позднее!

Бенсон качнул головой.

— Почему вы остановились; почему бросили расследование на середине? — воскликнул я.

Он долго молчал, наконец заговорил, словно отвечая на совершенно другой вопрос:

— Мистер Кларк, я всего лишь бухгалтер; забывшийся, возмечтавший бухгалтер. Расследование в Балтиморе едва не уничтожило мою карьеру в Ричмонде. Вообразите человека, который с двадцати лет прилежно ведет гроссбухи и вдруг полностью теряет свои навыки, игнорирует ответственность перед фирмой; который не интересуется более собственным благосостоянием! Так вот, ущерб был настолько велик, что теперь я полностью завишу от своего дяди. Здесь, в Балтиморе, у него бизнес; сюда ваш покорный слуга вынужден приезжать ежегодно для выполнения скромной части работы. Именно с этим связан мой нынешний визит в Балтимор.

«Значит, на портрете изображен этот самый дядя, — прикинул я, — значит, вот откуда почти сверхъестественное сходство с Бенсоном».

— Балтимор во многих аспектах превосходный город; жаль только, что кучера употребляют спиртное на работе, когда от них требуется полный контроль над лошадьми, — посетовал Бенсон.

Я не обнаружил интереса к данному обстоятельству, чем пробудил в Бенсоне притихшего было верного Сына Воздержания.

— Сия пагубная привычка представляет огромную опасность для общества, мистер Кларк!

— У нас еще масса дел, Бенсон, — заметил я наставительным тоном. — Масса дел касательно Эдгара По. В ваших силах помочь нам…

— Нам? Разве еще кто-то занимается расследованием?

Что было ответить ему? Назвать Дюпона? Или Барона? Я ограничился повтором.

— В ваших силах помочь, мистер Бенсон. Вместе мы справимся. Мы раскроем правду, которую в одиночку вам раскрыть не удалось.

— Нет, мистер Кларк, я умываю руки. Кстати, вы ведь адвокат; неужели у вас недостаточно обязанностей? Неужели вы не знаете, на что потратить время?

— Я больше не практикую, — тихо сказал я.

— Понятно, — со знанием дела отозвался Бенсон; в тоне я уловил даже оттенок удовлетворения. — Мистер Кларк, известно ли вам, какое искушение сильнее и пагубнее всех прочих? Это искушение забыть о своих обязанностях. Вам следует научиться уважать себя настолько, чтобы ваши интересы не подвергались опасности. Неумеренная забота о ближних — даже если это благотворительность — рано или поздно пустит вас по миру. В глазах общественности Эдгар По — мученик и грешник; поверьте, эти понятия не всегда взаимоисключающие. Мучеником и грешником он останется, по нраву это вам или нет. Если разобраться, какое нам дело, жив По или мертв? Не кажется ли вам, что мы сочли его мертвым из неких соображений? В известном смысле По живехонек. Что до мнения о нем, тут неизбежны постоянные перемены. Если даже вы раскопаете истину, найдутся желающие опровергнуть ее в угоду новейшему поветрию. А мы с вами, мистер Кларк, не можем, не имеем права улечься на алтарь ошибок Эдгара По.

— Надеюсь, вы не подпали под влияние враждебных вам трезвенников? Надеюсь, не считаете, что всему виной постыдная слабость По?

— Ни в коем случае, — вяло запротестовал Бенсон. — Однако сами посудите, мистер Кларк, если бы По был осторожнее, осмотрительнее; если бы приноравливал свои страсти к нормам морали, а не только к потребностям своего беспримерного интеллекта, ничего дурного с ним, возможно, и не случилось бы. Тогда мельничный жернов, что он повесил себе на шею, не переместился бы на наши с вами шеи.

После разговора с Бенсоном меня несколько отпустило. Оказывается, я не в одиночку бился над загадкой смерти Эдгара По. Слова Бенсона подтвердили неправоту Питера Стюарта и тети Блум: расследование мое было начато не по наущению безумца. Совсем наоборот, меня подвиг на это бухгалтер.

Еще я спохватился, что чуть не совершил роковую ошибку касательно Барона и Дюпона; своевременность осознания очень меня радовала. Я был готов предать Дюпона в пользу преступника, фальшивого комедианта. И на каком основании? На основании второстепенных совпадений в прошлом Барона и литературного Дюпена! Но были и прискорбные итоги. Во-первых, я потерял Хэтти; потерял навек. Никогда больше не найти мне женщины, столь же тонко понимающей мою душу. Во-вторых, почти погубил адвокатскую компанию, созданную честным именем моего отца. В-третьих, разрушил дружбу с Питером. Но по крайней мере я не допустил того же в отношении Дюпона. Словом, по дороге домой от Бенсона я ощущал себя очнувшимся от глубокого, тяжелого сна.

Сколько надежд и веры вложил я в Дюпона, сколько времени ему посвятил, сколько усмотрел в нем соответствий персонажу Эдгара По! Если бы Дюпон хоть как-то противостоял деятельности Барона Дюпена; если бы давал мне больше поводов полагать, что в расследовании не отстает от Барона; если бы не бездействовал столь нарочито под громогласные притязания Барона; если бы опрашивал свидетелей и искал улики, подобно Барону, о, тогда взрывоопасное недоверие ни за что не закралось бы в мои мысли!

Итак, Дюпон сидел в моей гостиной. Для начала я вперил в него взгляд, затем приступил с вопросами относительно покорного бездействия в ответ на агрессивную предприимчивость Барона Дюпена. Почему Дюпон молчит, когда Барон Дюпен заявляет о своей победе, самым настойчивым тоном осведомился я. Впрочем, начало разговора читатель наверняка помнит — оно приведено в предыдущей главе. Я тогда предложил надавать Барону пощечин; Дюпон высказал мнение, что пощечины в расследовании не помогут. Я был вынужден согласиться. Вот что я сказал: «Резкие слова или действия лишь напомнят Барону Дюпену, что не один он играет в игру. А ведь он, мосье Дюпон, в свойственном ему самообмане, полагает, будто уже выиграл!» А Дюпон ответил: «Мне нравится ваша терминология, мосье Кларк. Действительно, Барон Дюпен склонен к самообману. Ситуация же прямо противоположная. Барон проиграл. Он дошел до конца; впрочем, как и я».

Тогда-то мои опасения за судьбу расследования перевесили мой же страх услышать правду.

— Что вы хотите сказать, мосье Дюпон?

— Эдгар По пил, — отвечал Дюпон. — Но пьяницей он не был. Напротив, он предпочитал воздерживаться от алкоголя. Мы можем со всей уверенностью сказать, что горячительного он принимал меньше, чем среднестатистический гражданин.

— Продолжайте!

— Беда Эдгара По не в невоздержанности, а в плохой переносимости алкоголя. Это вроде телесного недуга, незнакомого и непонятного большинству людей.