Тень Гегемона. Театр теней. Дилогия
Шрифт:
– Эндера и Валентину вы любили, – сказал Питер, не успев подумать.
– Но не тебя? А, тогда извини. Тогда нет разницы между воспитанием твоим и Ахилла. Плохо дело. До свидания, сын.
Питер попытался его позвать, но отец притворился, что не слышит, и вышел, насвистывая почему-то «Марсельезу».
Ладно, значит, подозрения насчет матери и правда абсурдны, хотя отец подвел его к этому выводу извилистым путем. Какая же у него заумная семья, где из всего делается загадка или драма! Или комедия. Которую вот сейчас разыграли они с Джоном Полом. Фарс. Комедия абсурда.
Если у Ахилла есть здесь свой
С Бобом или Петрой он никогда таким не был.
Здесь тоже есть о чем подумать. Что же на самом деле произошло между Сури и Ахиллом по пути в Бразилию?
«Что за глупости, – сказал себе Питер. – Если у Ахилла есть сообщник, они наверняка общаются через тайник, или шифрованную электронную почту, или еще что-то шпионское в этом роде».
И уж точно не путем дурацкой попытки вломиться в комнату Ахилла – такому тупому сообщнику Ахилл бы не доверился. А Сурьявонг – неужто Ахилл рассчитывал его завербовать? У него больше нет влияния в Китайской империи, и родителей Сури он не может использовать как заложников.
Нет, Питеру надо продолжать следить, держать электронное наблюдение, пока не станет ясно, как именно собирается Ахилл повредить работе Питера – или украсть ее результаты.
Но что совершенно невозможно допустить – это вариант, что Ахилл оставил свои амбиции и пытался теперь добыть себе место в светлом мире будущего, объединенном под правлением Питера Виггина.
А хорошо было бы.
Может быть, пора уже перестать пытаться вызнать что-нибудь от Ахилла и подготовить его уничтожение.
7. Род человеческий
У профессора Антона не было ни лаборатории, ни библиотеки. Не было в его доме ни одного профессионального журнала, ничего, что выдавало бы в нем ученого. Боб этому не удивился. В те времена, когда МЛО следила за каждым, кто занимался исследованиями генома человека, Антон считался самым опасным из исследователей. Он был приговорен к «подавлению», то есть много лет носил в мозгу устройство, которое при попытке сосредоточиться на теме своего исследования вызывало приступы панического страха. Однажды он нашел в себе силы сказать сестре Карлотте больше, чем следовало, о состоянии Боба. Но работать он не мог.
Теперь подавление было снято, но слишком поздно – мозг Антона привык избегать глубоких размышлений на тему его специальности. Возврата к прошлому не было.
– И ничего страшного, – сказал Антон. – Наука продолжается и без меня. Например, у меня в легком живет новая бактерия, разрушающая рак. Правда, курить мне нельзя, иначе опухоль будет расти быстрее, чем бактерия его разрушает. Но мне становится лучше, и не пришлось вырезать легкое. Пойдемте прогуляемся – я последнее время полюбил ходить.
Боб и Петра вышли с ним через палисадник. В Бразилии палисадники устраиваются перед домом, и прохожий видит украшенные зеленью и цветами улицы. В Каталонии, как и в Италии, сады прячут посреди двора, и на улицу выходят лишь оштукатуренные стены и тяжелые деревянные двери. Боб не понимал до сих пор, насколько Риберао-Прето стал ему домом, но теперь скучал по нему, шагая по очаровательной, но абсолютно безжизненной улице.
Вскоре они втроем вышли на рамблу – широкий центральный проспект, который во всех прибрежных городах ведет вниз по склону к морю. Время шло к полудню, и рамбла кишела людьми, спешащими по своим делам. Антон показывал магазины и другие здания, рассказывая о тех, кто ими владеет, живет в них или работает.
– Я вижу, вы хорошо вписались в жизнь города, – сказала Петра.
– Поверхностно. Русский старик, давно изгнанный из Румынии, я для них любопытный экземпляр. Люди говорят со мной, но не о том, что для них важно.
– А почему тогда не вернуться в Россию? – спросил Боб.
– В Россию… слишком много с ней связано. Память о славных днях работы, когда я резвился в ядрах человеческих клеток, как радостный ягненок на лугу. Но, видите ли, эти мысли вызывают у меня панику, так что… в общем, не хочется ехать туда, где они всплывут.