Тень гоблина

Но все это было так давно и столько всего изменилось, что и подумать страшно. Все в прошлом, а сейчас только обледенелая дорога, дикие горы и смутные, рвущие душу мысли…

Малюта убрал от лица ладони и, щурясь от только что выглянувшего откуда-то сбоку солнца, взглянул на крест. Отполированная до восковой желтизны древесина, местами покрытая ледяной коркой, переливалась разноцветными бликами. Весь склон у подножья этого незамысловатого символа жизни и смерти был словно кем-то старательно перекопан. Ночной снегопад слегка припорошил многочисленные бугорки и ямки.

«Что за чертовщина?..» — Малюта опустил тонированное стекло и поправил очки. Оказалось, что весь огромный косогор был уставлен сотнями занесенных ночной метелью венков и корзин с цветами. Из-под снега то там, то здесь проступали, как кровавые пятна на госпитальных бинтах, непокорные гвоздики, пунцовые от скорби розы, репейникоподобные разнокалиберные георгины и еще какие-то неестественно огромные не то маки, не то застывшие, будто стеариновые, тюльпаны. Дужки корзин, лапник венков, всевозможные подпорки, опрокинутые и растерзанные ветром, словно руки погибших солдат в белых маскхалатах, тянулись к кресту, к небу или просто торчали куда-то в сторону, являя собой протяжную, тоскливую картину.

«Наверное, это наши наивные мечты, несбывшиеся помыслы, почти юношеские порывы и нереализованные надежды собрались сюда со всех концов тихо умирающей русской земли, чтобы принять последний бой и погибнуть вместе со своим непутевым командиром. Что за белиберда лезет тебе в голову?» — Малюта вылез из машины, выгреб с заднего сиденья большую охапку чуть подвявших за долгую дорогу гвоздик и, стараясь ступать осторожно, обходя знаки чужого уважения, медленно побрел к месту падения вертолета, обозначенного искрящимся крестом…

2.

После разгона непокорного Совета национальной стабильности и отставки Плавского, Малюта Максимович Скураш не стал ни на кого доносить ради сохранения собственной должности, как ни просил его об этом, сначала по-дружески, а потом и без стеснения стращая всяческими бедами, Иван Петрович Моргалкин — внук великого десантника, отцу которого Плавский, восстанавливая историческую справедливость, выбил звание героя России лет через десять после совершенного подвига. Только внук, к сожалению, вышел — ни в деда, ни в отца. Так, чертополох какой-то. Полизаблюдничал одно время на Старой площади, ничем себя особым не проявил. Однако кое-какие связи наработал и, подхваченный одной из близких к трону финансовой группой, очутился в сенаторском кресле, где и поныне просиживает штаны, свято соблюдая интересы своих хозяев.

Одним словом, после непродолжительной беседы в кадровом органе, затолкали Скураша в положенный годичный отстой без сохранения денежного довольствия, но корку с росписью всесильного в то время Чабейса почему-то оставили, забыли, скорее всего.

К своему изгнанию из касты неприкасаемых Малюта отнесся философски, а жена и вовсе радовалась, мужа дома чаще видела. Памятуя цитату из белорусского классика: «Панства з ранку ня ймеув, не чакай пад вечар…», он не без удовольствия вернулся к своему привычному состоянию «вольного стрелка». Профессии этой не найти ни в одном справочнике, но она существует и процветает, возможно, под другими названиями, однако суть ее остается неизменной — в частном порядке и за приличные гонорары оказывать услуги все же той же верхушке государственных управленцев. Как-нибудь на досуге понаблюдайте за поведением больших государственных мужей, от сановного рыка которых так много зависит в нашей жизни, и вы обязательно обратите внимание на странных людей, вольно слоняющихся по залу во время важных совещаний, передающих председательствующему некие записки, а то и впрямую шушукающихся с сановным начальством. Шепнул такой человек что-то в высочайшее ушко, и совещание пошло совсем по другому руслу. Вот это и есть «стрелок», или даже «бригадир стрелков», негласного коллектива приватных экспертов и советников, фамилий которых нет ни в каких штатно-должностных расписаниях. Люди эти сродни литературным «неграм», а именно тем, которые тоннами кропают за разномастных Бурининых — Осининых их ходовую макулатуру. Правда, в отличие от последних, эти мудрецы огребают неплохие деньги и официально трудятся в различных научно-исследовательских институтах, хитромудрых гуманитарных фондах, на счетах которых оседает немалая часть довольно серьезного в последнее время отечественного бюджета. И все чин-чинарем, ни один прокурор носа не подточит. Да и что ему точить, когда у генерального своих внештатных советчиков целая орава.

Малюта ни в какую контору не пошел, да и не взяли бы его после того переполоха в Совете, а работал так, в одиночку, добывая, где удавалось, на хлеб и масло, благо, связи и знакомства имеют особенность исчезать только вместе с человеком.

Однажды в тихом московском кафе Скураш лениво тянул свой капучино и дожидался клиента, который заказал ему некую нелицеприятную статейку для одного популярного глянцевого журнала. В зале было тихо, немноголюдно, приглушенный свет мягко скользил по обитым темными деревянными панелями стенам.

— Малюта, ты что ли? Неужели снизошел до простого люда и решил спуститься на грешную землю? — Прямо от входа, широко распахнув для объятий руки, к его столику двигался высоченный широкоплечий мужчина кавказской наружности с копной черных непослушных волос.

— Геворк, сукин ты сын! — радостно поднялся ему навстречу Скураш.

— Ара, у вас, русских, как чурка, так сразу и сукин сын! Своей мамы я сын, она, кстати, недавно о тебе спрашивала. Ну, здорово, дружище! — и он сгреб Малюту своими крепкими ручищами.

— Привет, брат, садись ко мне, такую встречу грешно не отметить! Слушай, да мы с тобой целую вечность не виделись, так как-то на звонках держимся и все…

— Не встречались, дружище, не встречались, — пытливо вглядываясь в лицо друга и стараясь распознать, насколько тот изменился за эти годы, произнес кавказец. — С тех пор, как из горящего Баку уехали. Только за то, что тогда моей семье помог от резни уйти, я тебе до гроба обязан буду…

— Да, брось ты, Геворк, обошлось все и, слава Богу. Не столько меня благодарить надо, я же тебе говорил, сколько твоего соседа, азербайджанца, забыл, как его звали…

— Мурад…

— Вот если бы этот Мурад твоих у себя в квартире не спрятал, я бы со своей группой опоздал…

— А знаешь, через неделю убили ведь Мурада, свои же на заборе распяли, уроды. Какая-то сука настучала, что армян прятал, — кавказец горестно махнул рукой и, скинув с могучих плеч коричневую вельветовую куртку, уселся за столик напротив старого друга.

— Все, давай завязывать о грустном, почти восемь лет не виделись… Кофе будешь? — И Скураш махнул рукой официантке.

— Добрый день. Малюта Максимович, а я к вам… — у столика нарисовалась худощавая девица в короткой кожаной юбке и забранными высоко вверх волосами.

— Да что вы говорите? Какая приятная неожиданность, — с усмешкой отозвался Скураш и указал рукой на стул. — Присаживайтесь, пожалуйста. А это мой старинный приятель, сын гордого Арцаха, Геворк Амирян…

— Ну что же, Малюта, — состроив улыбку незнакомке и явно пряча досаду, засобирался Геворк, — я тут пойду, погуляю пока. Знаешь, посмотрю там всякие подарки-шмодарки…

— Да не стоит вам никуда уходить, я буквально на минуточку. Вот только, — она многозначительно подмигнула Скурашу, — мы с Малютой Максимовичем обменяемся, так сказать, информацией…

— Ну да. А может, и телефончиками, — в тон ей подхватил Малюта…

— А вот таких указаний мне Ефим Шамалович не давал, а сама я на столь кардинальный шаг пойти никак не могу. Знаете ли, дом, муж, хоть и чужой, но все же муж, морока с вами, мужиками, одним словом. Вот это вам от шефа, — девушка, щелкнув замком изящной дамской сумочки, извлекла коричневый канцелярский конверт и ловко задвинула его под лежащую на краю стола газету.

— Ребята, а вы часом не шпионы? — шепотом, заговорчески глянув по сторонам, произнес Геворк.