Тень гоблина

— Спасибо большое, конечно. Только вот не знаю, стоит ли заранее… — начала было Плавская.

— Стоит, уважаемая Анна Александровна, — самым почтительным тоном перебил ее Малюта. — Это я не от себя говорю, а, так сказать, от Москвы коленопреклоненной.

— Я понимаю, Малюта Максимович, что вы как всегда оригинальны! А ну как возьмет ваша коленопреклоненная да и отчебучит что-нибудь в последний день. Что тогда делать будете, букетик назад заберете?

— А это, кстати, вполне может быть, — торопливо встрял Стариков, — у нас вон вторые сутки сидят эти гаврики, представители Центризбиркома и еще пару угрюмых типов из администрации, все что-то копают…

— Измениться уже ничего не может, — категоричным тоном человека, обличенного особыми полномочиями, перебил его Малюта, — а с «угрюмыми», если вы, Иван Павлович, позволите, я попробую поговорить сам.

Плавский басовито хмыкнул и пожал могучими плечами.

— Ну что ж, Малюта Максимович, поговорите, а то чего уж тут напоследок без толку ушами по щекам хлопать. За поздравление спасибо. Будем считать, что Скураш прогнулся первым, ты согласна, Анна Александровна? — Плавский с ухмылкой глянул на Алексея Викторовича, дескать, увереннее надо быть, товарищ, вот видишь, как старая гвардия работает.

— Вообще-то у меня к вам разговор есть, Иван Палыч, — воспользовавшись удобным моментом, начал наконец Малюта, — желательно тэт — а- тэт.

— А Алексей Викторович нам не помешает? — бросив на него испытующий взгляд, спросил вдруг Плавский.

— Да нет, конечно. Вопрос все равно требует обсуждений, — ожидая такого поворота дела, ответил Скураш. Секретничать все равно не имело смысла, когда вокруг Плавского вертелось столько советчиков. — Лишняя умная голова делу не помешает, — польстил он моментально сделавшему стойку Старикову.

Внимательно выслушав пересказ беседы с Таниной и от души посмеявшись над розовой историей, Плавский вставил в мундштук очередную сигарету и изрек тоном, не допускающим возражений:

— Хорошо, передайте Победе Игоревне, я согласен на встречу. Успокойтесь, Алексей Викторович, — остановил он явно порывавшегося что-то возразить советника, — военные действия на время сворачиваем. Людям передых нужен, да и обозы надо подтянуть. Малюта прав — пока следует задружиться, тем более, не я их об этом прошу, а они сами белый флаг выкинули. Вечером по этому случаю тесной компанией выпьем. Все, решено. — Генерал поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. — У меня сейчас встреча с избирателями, а вы давайте с москвичами разбирайтесь.

С московскими гостями все прояснилось довольно быстро, оказывается, им уже поступила команда сворачиваться и отправляться домой, а в случае возникновения каких-либо непредвиденных ситуаций, ничего не предпринимать без доклада Скурашу.

Покрутившись три дня в окружении будущего губернатора вплоть до самых выборов и откровенно перегрузив печень в ночь подсчета голосов, Скураш, полный впечатлений и тревожных мыслей, возвращался восвояси.

В самолете его соседом по бизнес-классу оказался заместитель бывшего губернатора Андрей Михайлович Шалейко, грузный, болезненного вида господин, некогда ведавший краевыми финансами. Шалейко явно чувствовал себя ужасно плохо. Вероятно, от всего вместе: и от выпитой с горя лишки, и от проигранных выборов; и от предательства трусоватого шефа, который под конец выборного марафона, стал обвинять своих заместителей и соратников во всех смертных грехах с обещаниями пересажать их в тюрьму, если народ повторно окажет ему доверие; и от неурядиц в семье.

Все это он спутано поведал Скурашу во время перелета: и про сына, которого, де, сволочи, нарочно на иглу посадили, а он у него последыш, всего-то в шестой класс пошел, и про воспалившуюся на нервной почве простату.

Правильно оценив ситуацию, Малюта, не дожидаясь милости стюардесс, решительно налил бедолаге, которого даже и в депутатский зал не пустили, полный стограммовый стопарь коньяка из своей верной серебряной фляги.

— Да неудобно как-то! — замахал руками Андрей Михайлович. — У меня ведь тоже в портфеле есть. И выпить, знаете ли, и закусить жена собрала. А, да ладно! Со знакомством что ли! Уф-ф! Хороший коньяк. Французский?

— Приднестровский, из Тирасполя…

Алексей Михайлович едва не поперхнулся:

— Как же это вам не совестно меня такой отравой потчевать? Хотя вы — победители, вам уже все можно… Поговаривают, что до инаугурации ваш горлопан вообще собирается край отдать на разграбление своим приднестровским янычарам.

— Будет вам, какие янычары, генерал ничего подобного себе даже на войне не позволял, да и бандитов в его окружении никогда не было…

— Не было, так уже есть — и, осознав, что сболтнул лишнее, Шалейко нахмурился и засопел. — А вы, собственно, кем будете новой власти? — доставая из-под сиденья портфель, обратился он к Малюте.

— Никем. Так прохожий, вернее, старый сослуживец.

«Что это он так испугался? — исподтишка взглянув на соседа, подумал Скураш и представился.

— А, так вы из администрации президента? — со вздохом облегчения произнес бывший. — А то я уже струхнул, думаю, вдруг с каким-нибудь вурдалаком пьянствую. Давайте-ка закусывайте, жена утром испекла. Пирожки наши, сибирские, здесь вот разные — и с капусткой, и с мяском, и с картошечкой. Берите, не стесняйтесь.

Выпили еще, пожевали пирогов. Малюта нутром чуял, что человек хочет выговориться, выплеснуть наружу что-то важное, что его точит, гнетет и, похоже, уже долгое время вертится на языке.

— Вы меня простите великодушно, а можно полюбопытствовать ваше удостоверение? — по-детски конфузясь, спросил финансист…

— Пожалуйста, — Малюта достал корочку, — а то вдруг вы не то что с вурдалаком, а кем и порогатее соседствуете.

— Так вы что же, из органов? — не то с разочарованием, не то с уважением, произнес Шалейко, — возвращая книжечку и конфузясь еще пуще прежнего.

— Нет, Андрей Михайлович, к органам я, к счастью, не имею никакого отношения. Служу исключительно государству и его народу, в этом вы мне можете абсолютно верить.

— Хорошо, хорошо. Тогда давайте выпьем! — он наскоро чокнулся и опрокинул только что принесенный бортпроводницей коньяк. — Понимаете, одним словом, здесь у нас в крае такое творится! — он опасливо посмотрел по сторонам и перешел на шепот. — Это хорошо, что вы не из органов, я их побаиваюсь, это генетическое, когда с детства растешь среди лагерей, то весь мир представляется, знаете ли, этаким огромным концлагерем, где всем заправляют всесильные органы. Я отчетливо помню, когда отец в пятьдесят втором первый раз привез меня, пацана желторотого, в Есейск, знаете, что больше всего меня поразило в большом городе? Нет, не высокие дома, хотя у нас в Решотах выше, чем два этажа, бараков не строили, не машины и трамваи, даже не красивые игрушки в магазинах! Нет, меня поразило совершенно другое, как это столько людей могут ходить без конвоя, без овчарок и не строем! Представляете? Так какие уж тут любовь и уважение к чекистам? Да ладно. Сейчас меня совсем другое мучает. У нас в крае, не берусь точно сказать, кто, но кто-то взрастил монстра и выпустил его на свободу…

— Кого? — искренне удивился Малюта. — Какого монстра?

— Самого настоящего, щупленького такого, невзрачненького. Вы думаете, это Плавский на выборах победил? Как бы не так, почтеннейший Малюта Максимович, это Монстр слопал Беззубова со всей его свитой.

— Андрей Михайлович, да какие монстры! Вы, верно, просто переутомились. Вчера с горя лишку хватили, да утром на старые дрожжи добавили. Успокойтесь, такое иногда бывает. Давайте еще по маленькой да поспим немного, что ли, — теряя к собеседнику интерес, произнес Малюта и махнул рукой проходящей мимо стюардессе. — Еще по сто коньячку, пожалуйста.