Тень гоблина

Амроцкий любил иногда в часы недолгого досуга порассуждать на отвлеченные темы, и тогда он вырастал в собственных глазах до масштабов Спинозы и Макиавелли.

«Странное дело — политика, — с удовольствием зацепившись за любимую тему, думал Амроцкий, — и игра, и бизнес, и возможность самовыражения, и страсть, и наркотик, и все это в одном флаконе, вот уж поистине дьявольская смесь, стоит ее однажды попробовать и все, сгинул, пропал прежний человек; вместо него рождается кто-то новый, необузданный, самовлюбленный, тупо верящий в свою особую роль, готовый перегрызть глотку любому, кто посягнет на его заветное место. Ницше, безусловно, прав со своей белокурой бестией, но лишь отчасти. В большинстве своем перерожденный человек, приняв новую оболочку народного героя или избранника, духовно ломается и обращается в обычного безвольного слизняка, дрожащего за свое место. Его спокойно можно заставить выполнять самые немыслимые и мерзкие задачи. И нет в мире никого более подневольного, чем эти, в принципе, глубоко несчастные люди. Единицы, конечно же, пытаются остаться верными своим принципам и то, как правило, до прихода во власть. И нет сегодня в этой стране силы более аморальной и продажной, чем партия власти. И так в России было почти всегда. Однако простому народу это неведомо, он продолжает свято чтить своих кумиров и, после их смерти, выпрягаясь из последних сил, возводит им помпезные монументы, не взирая на царящие повсюду голод и разруху. И вот я — один из тех, кто все это видит, прогнозирует, одним словом, кашеварит на этой дьявольской кухне! Да, от скромности ты точно не помрешь. Главное, тебе самому не уподобиться тому приснопамятному коту, который настолько обожрался сметаны, что так и не смог из погреба вылезти».

Михаил Львович, отошел от окна, вид из которого не пленял взора особым колоритом, скорее наоборот, ломаные стены внутреннего двора, серые до монотонности, являли не совсем приглядную изнанку фасадной строгости и напускной помпезности. Боковая замкнутость пространства всегда вызывала в нем неприятные ощущения, ассоциируясь с тюремным двориком для прогулок. Подойдя к рабочему столу, он, не прерывая своих раздумий, начал механически собирать разложенные на нем бумаги и аккуратно складывать их в небольшой кожаный портфель. «Так, вот ты и зачислил себя в «кукловоды», но так ли это важно для тебя сейчас? Только не ври! Тебя это увлекает и будоражит кровь, без этого ты уже и сам не можешь, ты постепенно становишься заложником созданной тобой системы. Чем это может закончиться? Да по-разному, вплоть до полного обнуления, как тебя самого, так и всех твоих замыслов. Ну и пусть, ну и черт с ним! Однако я свое дело сделаю, я завершу то, что начал. Пусть потом придурки с университетскими дипломами ломают свои умные головы, доискиваясь, как мне это удалось, что в моих действиях было первично, а что вторично, был ли я масоном, и трудились ли рядом со мной невидимые полчища вольных каменщиков? Пусть ищут, пусть создают новые легенды, из которых со временем и вылупится новая история новой страны, история, которую я сделаю вот этими самыми руками. А пока, чем больше небылиц — тем лучше. И все же, пора в аэропорт, в ночь перед инаугурацией Плавский должен не своих чертей, а меня, созерцать. Так будет спокойнее и мне, и ему, и всем. Сибирским богатырем следует опять заняться вплотную и постараться держать его под рукой».

Минуту поколебавшись, он позвонил.

— Женя, давай дозированно, не через наши каналы запускай генеральскую тему. Пророкам хорошо заплати, пусть сорят до хрипоты на тему «если не он, то кто же?» Ты понял, это к нам никакого отношения не имеет, так, идет само собой, пока Царь колеблется, на кого ставить окончательно. И неплохо бы сегодня вечером уже что-нибудь запустить, пусть самое легкое. Хорошо? Я уже в полете.

Параллельно с этим разговором в голове комбинатора, как на невидимом дисплее, пронеслись сцены долгих дебатов по выбору кандидатов в приемники. Разговоры эти велись пока без привлечения Гаранта, фактически, за его спиной, но, как говорила его любимая дочь, исключительно в его интересах.

«Да, увлекательнейшая это все-таки страна — закулисье». — Михаил Львович, нацепив на лицо маску озабоченного державными заботами человека, суетливой, слегка подскакивающий походкой покинул свой кабинет, чтобы через час с небольшим забыться чутким сном в салоне своего самолета, уносившего его в далекий Есейск.

13.

Не было бы этой ночи, неизвестно, как бы повернулась судьба не только Плавского, но и всей матушки России.

Что же за великая тайная сила сокрыта в сумерках ночи, и почему она может творить подобные метаморфозы с судьбами людей и государств? Почему почти все отечественные перевороты, включая большевистский, происходили по ночам? Почему одна пьяная ночная посиделка в захолустном Беловежье обернулась крахом великой державы? Почему совсем недавно, в ночь повторного восшествия на трон, багряное пламя пожара тревожно полыхало над центром столицы, и страшные сполохи метались по оробевшим стенам вечного Кремля? Почему в отечественной истории ночь занимает едва ли не заглавное место?

Ночь постепенно разгоралась над величавой рекой, стремительно несущей свои темные воды на север, к берегам скрытого льдами океана, к древней, так и не найденной до сих пор колыбели таинственных ариев.

Торжественный день генеральского триумфа мало-помалу подходил к концу, официал и следующее за ним шумное застолье благополучно отгремело салютами, чтобы к ночи плавно перетечь в небольшой уютный зал загородной резиденции губернатора, где собрались только близкие из близких и проверенные из проверенных. Скураш многих из присутствующих совсем не знал и раздавал свои визитные карточки просто так, что называется, на всякий случай.

Проводив высоких московских гостей, он вернулся в город в хорошем настроении, успев за этот день обзавестись новыми знакомствами и нужными контактами. Да и высокие гости, слава богу, кажется, остались довольны. «Хотя, если честно, — думал Малюта, — что-то гости для подобного случая оказались не такие уж и высокие; принимая во внимание значимость края в экономике и геополитике страны, Москву должен был представлять кто-то более значимый, ну, скажем, глава администрации или премьер-министр, а не новоиспеченный контролер и неприметный демократ». Получалось, что Кремль как бы намекал вновь избранному сановнику и на его низкий рейтинг и на то, что ничего из его прошлых выходок не забыто, а, поручая прочитать казенный текст приветствия с факсимиле Гаранта главному контролеру, недвусмысленно давал понять, что следует ожидать постоянной опеки и будущего контроля за действиями генерала. Это ничего хорошего Малюте в его будущей работе не сулило.

Тем временем в гостиной шла довольно оживленная беседа. За всеми этими мыслями Скураш несколько отвлекся от происходящего и теперь с любопытством разглядывал присутствующих. Многие из них оказались родственниками четы Плавских, близкими или дальними, в этом он еще разобраться пока не успел, но к разговору начал прислушиваться с интересом.

— Может, и есть где-то какие-то тайные и невидимые организации, — явно со знанием вопроса вещал высокий, грузный человек с легким кавказским акцентом, кажется, приходящийся мужем сестры генеральской супруги, — и якобы, они творят некое пагубное дело, олицетворяя собой темное начало всего мира. Возможно. Но в отечественной истории таковых замечено не было. А кои если и существовали, то являли собой группы фанатиков и, как правило, людей ущербных, готовых за свое болезненное мироощущение принести в жертву не только самого себя, но и порядочную часть всего человечества. И, что самое главное, их тайные союзы всегда открывались народному взору и заканчивались судебными процессами, виселицами, Сибирью, а позднее — психушками и выдворением за пределы государства.

— Извините, ну, а как же быть с масонами? — перебил его сын генерала, Семен.

— Вольные каменщики, которых всегда в любезном нашем отечестве существовало в избытке, более являлись филантропическими клубами управленческих страт, чем некими паутинными творцами истории. Хотя их деятельность, кроме карьерного подтаскивания своих оккультных практик и приятного времяпрепровождения, и влекла к разжижению государственности и патриотизма в мозгах нашей творческой и научной интеллигенции, что в свою очередь давало благотворную почву для окукливания всевозможных крамольных партий и групп, а главное, рождало в широком обществе всеобщее к ним сочувствие. Это, пожалуй, и все, в чем можно было бы обвинить наивных романтиков, носителей фартуков, приверженцев циркуля и наугольника.

— А вот отец говорит как раз все наоборот. Они коварные, сильные и сплоченные, готовые выполнить любые указания своего руководства, и у нас в России они, якобы, воротят, что хотят. Ну, а если они такие безобидные, с чего бы тогда им прятаться? Выныривайте из подполья и работайте открыто, как клуб по интересам…

— Вы знаете, Сема, вопрос это сложный, и так сразу на него ответить трудно. Нет, вы скептически не улыбайтесь, я не собираюсь уходить от прямого ответа. У меня есть предложение перенести наши скучные для окружающих, и особенно женщин, разговоры на более подходящее время… Тем более, что всех уже к столу зовут.

— Олег Гайкович, ловлю вас на слове, масоны за вами. Только уж правду, по-родственному, хорошо?

— Обязательно, молодой человек, и непременно по-родственному.

«Вот уж где не ожидал столкнуться с этой темой, так именно здесь, — озадачено размышлял Малюта пробираясь к своему месту, обозначенному соответствующей табличкой, — было бы интересно дослушать их разговор до конца».

Первым слово взял сам виновник торжества.

— Все наши пути ведут к победе, и она у нас одна на всех! Я никогда не устану повторять, что только великий коллективный разум может победить черствость индивидуализма, поэтому мы сегодня сидим за одним столом, едим один хлеб, пьем одно вино, и за это единство я вам весьма признателен. По-хорошему, надо бы, конечно, сказать о каждом из вас хотя бы несколько слов, но вы за день сегодня так устали от речей, что я не рискну вас загружать новыми. Поэтому просто человеческое вам спасибо! Предлагаю не спеша выпить и закусить. Вы, все здесь сидящие — моя родня, по крови и по духу. Вы те, с кем бы я хотел пройти свой путь до конца, какие бы нам испытания не выпали. За нашу победу, друзья!

И понеслось в самых лучших традициях наших застолье широкое, а иными словами — среднерусская лихая и бесшабашная пьянка, когда не надо оглядываться на соседа, не надо контролировать свои эмоции и слова, когда всё хорошо и славно. Со стороны посмотреть, так действительно гуляла родня. Очень близкие люди. Кто-то что-то вспоминал, кто-то над кем-то подшучивал. Тостующие сменяли друг друга, но суть здравниц оставалась неизменной — мудрость, сила, воля и иные превосходные качества генерала, «о которых еще сегодня не говорили».