Тень Императора

Слушая рассуждения мужа о грядущем благоденствии империи без императора, о создании мощного торгового флота, открытии новых шахт и рудников, она должна была понять, что имеет дело с мечтателем, должна была помочь ему, а вместо этого допекала глупыми упреками, изобличая во всех смертных грехах. А теперь вот изводит придирками чудного арранта, не желая признаваться себе в том, как её тянет к нему. Ведь на самом-то деле она опасалась не того, что Эврих попадется на глаза соглядатаям Кешо - он достаточно осторожен и рассудителен, да и облик научился мастерски изменять. Нет, она просто не желала, чтобы он встречался с Нжери, ибо девчонка и впрямь была прехорошенькой, и трудно было поверить, что аррант так быстро забыл её прелести...

– Неужели ты не видел жену Газахлара с тех пор, как уехал из Мванааке?

– неожиданно для себя спросила она. Вопрос прозвучал грубо и был столь неуместен, что аррант вздрогнул, а Ильяс, желая скрыть неловкость, продолжала ещё более вызывающим тоном: - Эта дурочка очаровательна, спору нет! Но за желание видеть её ты можешь заплатить головой. И, что ещё хуже, попав в застенки Кешо, выдать всех нас.

Эврих уставился на собеседницу с таким изумленным видом, словно на лбу у неё вырос рог. Ильяс же, хоть и сознавала, что лучше бы ей замолчать и не усугублять дурацкого положения, в котором она очутилась, дав волю неожиданно нахлынувшим чувствам, с язвительной улыбкой промолвила:

– Потом, когда мы покончим с самозванцем и возведем на трон Ульчи, я подарю тебе супругу моего отца. Ты волен будешь взять её в жены или наложницы и даже увезти на родину в качестве рабыни, а пока изволь ограничиться обществом своей дикарки. Она тоже по-своему недурна и в состоянии, надобно думать, скрасить твое заточение в "Доме Шайала".

В глазах арранта мелькнуло понимание, и он задумчиво пробормотал:

– Ты хотела бы оказаться на её месте? Жажда мщения не испепелила твои чувства? Ты все ещё способна испытывать желание быть любимой и любить?

Возмущенная дерзостью арранта, Ильяс фыркнула и шагнула к нему, намереваясь отвесить полновесную пощечину. Эврих поймал занесенную для удара ладонь, притянул к себе разгневанную женщину и чуть слышно произнес:

– Тес... Тебе незачем драться. Я никогда не притрагивался к Афарге и не собираюсь навещать "Мраморное логово". Жизнь в "Доме Шайала" вовсе не тяготит меня...

Почудилось ли Ильяс или он и впрямь хотел сказать, что не тяготится пребыванием в этом доме благодаря ей? В самом ли деле мягкий, наполненный в то же время скрытой силой голос арранта говорил больше, чем произнесенные им слова, или она приняла желаемое за действительность? Ах, да не все ли равно! Ощутив близость его тела и уловив горький запах трав, которым Эврих пропитался, казалось, насквозь, она вдруг почувствовала непривычную слабость и опустошенность. Раздражение и гнев истаяли, уступив место удивлению и ожиданию, которое не продлилось долго, ибо горячие губы арранта скользнули по её губам, щеке, коснулись ямочки за ушком, пробежали по шее. Пальцы её правой руки переплелись с пальцами Эвриха, и жар волнами начал распространяться от них по всему телу.

– Уходи, я не желаю видеть тебя!
– прошептала Ильяс, стискивая его пальцы и охватывая левой рукой за талию. Ей незачем осложнять себе жизнь связью с этим чудным чужаком, подумала она, но губы их уже слились. И тотчас все мысли унеслись прочь, исчез пронизанный серебристым светом город и весь сотрясаемый неурядицами и раздорами, клокочущий от ярости, корчащийся от тоски по несбывшимся мечтам, боли и ненависти мир...

Ильяс не верила в любовь. Во всяком случае, в любовь такую же сильную, как ненависть. Вера в неё могла причинить боль, и ничего больше. Детская очарованность и восхищение, расположение, духовное родство, привязанность и телесное влечение - дело иное, но любовь... Даже если подобное чувство - густо замешенное на желании обладания, ревности-зависти и боязни одиночества - существовало, она не хотела бы его испытать. В юности она уже переболела чем-то похожим и повторения этого боялась как огня. Оказывавшиеся время от времени на её ложе мужчины делали свое дело и, кто раньше, кто позже, уходили из жизни Ильяс. Одни гибли в бою, другие, желавшие стать предводителями гушкаваров, либо, вовремя сообразив, что здесь им не обломится, отправлялись сколачивать собственные шайки, либо вступали в тайную или открытую схватку с Аль-Чориль и Тарагатой.

Чувство, испытываемое ею к арранту, встревожило и напугало Ильяс. Догадываясь, к чему оно может привести, ежели дать ему расцвесть пышным цветом, она стала сторониться Эвриха, использовав в качестве щита подозрительность и недоверчивость. До поры до времени это помогало, хотя Ильяс не особенно обольщалась относительно действенности выбранного средства, оказавшегося и впрямь слишком слабым противоядием от колдовского обаяния арранта. О, если бы только он не был ей столь необходим!..

Вынырнув из сладкого омута, Ильяс оттолкнула Эвриха, потом вновь привлекла к себе и теперь уже сама впилась губами в его рот, вцепилась пальцами в плечи, позволяя ему ласкать свои напряженные груди и гладить живот. Она сознавала, что через несколько мгновений должна будет оторваться от арранта и прогнать его прочь. Она не желала давать волю своим чувствам. Ни к чему хорошему это не приведет, она и так уже слишком зависит от зеленоглазого чужеземца: Но эти несколько мгновений... ещё несколько мгновений, она могла себе позволить упиваться его запахом, ощущением сильных рук на своем жаждущем ласки теле, нежных, жадных, настойчивых губ и жгущего, жалящего языка...

– Ну хватит! Довольно! Отпусти меня!
– чужим, охрипшим голосом потребовала Ильяс, отпихивая от себя Эвриха и чувствуя: ещё чуть-чуть, и она отдастся ему полностью и без остатка. Еще днем она и помыслить об этом не могла, а ныне... О, как она хотела его! Но стоит поддаться этому чувству, уступить внезапной слабости, и, забыв гордость и напускную неприступность, она готова будет предлагать себя, навязывать проклятому арранту, зависеть от которого ни в коем случае не должна! Он явно имеет на неё какие-то виды, этот хитрый сердцеед и соблазнитель, но она не уступит, не даст скрутить себя недугу, именуемому лживыми, сладкоголосыми поэтами и чохышами любовью!

Отступив на шаг, Эврих смотрел на Ильяс с сожалением и любопытством. Похоже, он догадывался о том, что творится в её душе, и понимание это, сострадание, на которое тот не имел никакого права, окончательно доконали предводительницу гушкаваров.

– Уходи! Уходи отсюда немедленно!
– с визгливыми, несвойственными ей нотками в голосе выкрикнула Ильяс.
– Видеть тебя не могу! Прочь с глаз моих, ты... Ты!..
– Молодая женщина задохнулась, не зная, как обозвать, в чем обвинить арранта, сделавшего именно то, о чем она, сама о том не подозревая, мечтала.

– Не думаю, что ты сама веришь тому, что говоришь, - мягко промолвил Эврих.
– Но коль скоро ты требуешь, чтобы я ушел, изволь.

– Уходи! И если тебе так уж надо, ступай хоть в "Мраморное логово"! Я отменю приказ, тебя выпустят!
– крикнула ему вслед Ильяс, ненавидя Эвриха как за мучительно-сладостные поцелуи, так и за то, что он послушно уходит, оставляя её одну.

– О, Нгура, защити меня от невыносимого арранта и от себя самой!
– взмолилась она, опускаясь на колени и устремляя взор к ярко сиявшему диску луны.
– Зачем мне это? К чему? Да ещё так не вовремя!..

С ужасом, стыдом и досадой она чувствовала, как тело её ломит от неудовлетворенного желания. Груди налились и набухли в ожидании ласковых прикосновений Эвриха. Закрыв глаза, она ощутила, как сначала пальцы его, а затем губы прижимаются к тугим соскам, как предательски подрагивает живот и жар и слабость волнами разливаются по телу. Как же она допустила, чтобы чувства её вырвались наружу, как позволила себе сорваться? Что же это за напасть такая, за какие грехи свела её судьба с невозможным, неотразимым, душу ей выворачивающим наизнанку аррантом?..

Не скоро и с великим трудом обрела Ильяс надлежащее спокойствие и подивилась, что мир вокруг ничуть не изменился. Призрачные блики по-прежнему вспыхивали на гребнях бьющихся о пирсы волн. Воды Гвадиары походили на поток густой черной смолы, в приречных кварталах не было видно ни огонька, зато башни и купола императорского дворца сияли так, будто выкованы из чистого серебра. И где-то в глубине этого дивного, словно светящегося изнутри здания скрывался Кешо, о мести которому она думала денно и нощно, позволив себе забыть лишь на несколько мгновений, нежданно-негаданно оказавшись в объятиях Эвриха.