Тень Императора

Интересно, что бы сказал по этому поводу Эврих? Впрочем, он уже слышал, как в сходных обстоятельствах тот изрек, что видит существенную разницу между местью за кого-то и местью за себя. "Если мне выбьют зубы, то они не вырастут у меня снова, что бы я ни сотворил с тем, кто нанес мне столь невосполнимый ущерб. Чужие страдания не доставляют мне радости. Жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы тратить её на сведение счетов, коль скоро я не получаю от этого удовлетворения". Чудной аррант вовсе не считал, что так же должны рассуждать и все остальные, он говорил лишь о своих собственных чувствах и восприятии мира, но слова эти были хорошо памятны Тартунгу.

– Ну что ж, не хочешь запачкаться - не лезь в грязь, - пробормотал он, со вздохом поднимаясь на ноги.
– Если Эврих не пожелал мстить за свежую обиду, то я уж как-нибудь найду в себе силы забыть давнее предательство Азама. К тому же, не попадись он на моем пути, я бы не очутился в Городе Тысячи Храмов, не встретил арранта, не познакомился с Афаргой...

Он вновь устремил взгляд на силуэт девушки в освещенном окне. Неужели померещившееся ему сходство её с Омирой и Афаргой могло так резко изменить его намерения? Не зря, стало быть, Эврих говорил, что любовь проявляет все скрытое в человеке. В одних пробуждает жестокость и грубость, в других нежность и снисходительность. Как странно и хитро все переплетено в этом мире! Он шел насладиться местью, а сейчас рад тому, что удержался от кровопролития...

Освещенная со спины свечой, а спереди лунными лучами, девушка потянулась и скрылась в глубине комнаты. Тартунг постоял ещё немного и, когда она задула свечу, двинулся в глубь сада. Перемахнул через забор и растворился во мраке ночи.

– Давненько аррант дибулу свою в руки не брал. Поят его в этом доме плохо или кормят несладко?
– громогласно вопросил Яргай, и собравшиеся в зале гушкавары шумно поддержали товарища, требуя, чтобы Эврих спел им что-нибудь для поднятия духа. Уж коли вынуждены они задницы просиживать в столице, где стражников больше, чем жителей, так хоть в застолье веселом душу отвести. А что за веселье без хорошей песни?

Ильяс покосилась на Эвриха, тот пожал плечами, мол, надо так надо, и мигнул Тартунгу.

Пока тот ходил за дибулой, Афарга пребывала в мучительном раздумье: не настало ли время сыпануть драгоценному арранту в чашу заветный порошок? В конце концов она пришла к выводу, что делать этого пока не следует по целому ряду причин. Трудно предугадать, что споет Эврих под его воздействием и как поведет себя в присутствии нескольких женщин. Время от времени он поглядывал на Аль-Чориль очень задумчивым взглядом, и будет просто ужасно, если, вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на Афарге, непредсказуемый аррант примется охмурять предводительницу гушкаваров. Помимо ничем не примечательных разбойниц, в зале находилось ещё несколько служанок и Тарагата, которую, несмотря на мальчишескую фигуру, тоже нельзя было недооценивать.

Нет, Афарге не нужны были соперницы, и она решила отложить совращение Эвриха до более подходящего момента...

– Долго ли ещё ты собираешься струны подтягивать?
– нетерпеливо обратился Яргай к настраивавшему дибулу арранту.
– Стремление твое усладить наш слух божественной музыкой уже оценено нами по достоинству, но не забывай, что находишься ты не в императорском дворце и, ежели где сфальшивишь, на плаху тебя не поволокут. Главное - вдохнуть бодрость в лишенных настоящего дела героев.

– Что-то я в толк не возьму, откуда такие настроения? Кормят, что ли, тебя в "Доме Шайала" не досыта или поят не допьяна?
– передразнил Эврих Яргая, ударил по струнам и потребовал: - А ну-ка наполните чаши!

Пой и пей, легко тому, Кто в веселье жизнь проводит. Смехом бей, гони чуму, Грусть и скуку, коль находит. Пусть девизом на щите Будут: "Радость и победы"! Так живи, чтобы к тебе Не заглядывали беды. Пусть друзья большой толпой В дом приходят без причины, И чтоб женщины с тобой Были мягче мягкой глины. Смейся в праздник, в будний день, Быть улыбке - быть удаче. Смех, как свет, рассеет тень, И не может быть иначе! Смехом бей, гони чуму, Грусть и скуку, коль находит. Пей и пой, легко тому, Кто в веселье жизнь проводит!

– Вот это по-нашенски! Выпьем за веселье, за удачу!
– рявкнул Пахитак.- За веселье! За удачу!
– взвыли гушкавары, и Эврих подумал, что Ильяс очень своевременно устроила эту попойку. Пребывание в столице явно угнетало её соратников, чувствовавших себя здесь как мыши в мышеловке.

Ильяс же, глядя на арранта, думала, что тот оказался хорошим товарищем, и, если бы Великий Дух свел её с ним раньше, Ульчи был бы давно найден. Теперь она уже раскаивалась в том, что прогнала его тогда с залитой лунным светом крыши. Разве легче ей оттого, что он стал избегать ее? Напротив, теперь аррант начал сниться ей по ночам, а это уже и вовсе никуда не годилось...

– А теперь я спою вам песню, посвященную нашему гостеприимному хозяину.
– Эврих привстал с циновки и отвесил поклон Шайалу, взиравшему на веселящихся гушкаваров с видом любящего папаши, умиленного возней не в меру резвых детишек.

Мечтал я в юности иметь огромный дом, Чтоб наслаждаться жизнью в нем. Достиг желанного упорством и трудом, Но скучно было в доме том. И захотелось мне иметь при доме сад, Чтоб рос в нем сочный виноград. Я руки не щадил и не жалел затрат, Однако саду был не рад. Был опечален я: вот место спать, вот - сесть, А не могу ни пить, ни есть! Хоть вроде все как у людей. И все как будто есть... Ну разве что жену завесть?..

– Вай-ваг, Шайал, почему бы тебе не жениться ещё раз? Ты ж молодец хоть куда! Возьми в жены девчонку! Если девушка замужем за стариком, он становится моложе, а она опытней!
– прервали пение арранта крики гушкаваров.

– Э, нет, вторая жена - как подогретая еда, - прошамкал трактирщик.
– Что ж вы петь-то Эвриху мешаете, коль сами потешить вас просили?

– Пой, пой! Молчим! А ну-ка рты на запор!..
– разом закричали несколько человек.

И я завел жену, и лавку, и детей, И начал зазывать гостей - Родных, друзей. В саду гнездо свил соловей. Как будто стало веселей... Да, полной чашею мой дом казался мне - Здесь ждут, здесь свет горит в окне... И все ж я видел в повторяющемся сне Себя летящим на коне, На палубе, средь волн, среди морских бродяг, В пылу отчаянных атак, Слагающим из глыб спасительный маяк, Врагу ломающим костяк... Летят недели, годы, счастья ж нет как нет. Не омрачает жизнь навет, Минуют беды, но и на излете лет Терзает предзакатный свет, В котором, как во сне, волшебною чредой Суда проходят предо мной, Громады парусов вздымая над водой... Кляну унылый я покой, Так несвершенного, невиденного жаль! Раскаянья пронзает сталь Мне сердце, и гнетет бесплодная печаль О кораблях, ушедших вдаль...

– Ого! Так вот о чем Шайал печалится! А вы говорите: жена! Он, по примеру Кешо, о флотилии размечтался!
– пробасил Яргай.
– Скажи, Шайал, правильно Эврих угадал?

– Правильно, правильно! Я тоже суденышко-другое иметь бы не отказался! Да и дальние страны повидать было бы неплохо!
– ответил вместо трактирщика Тохмол - клювоносый, очень высокий и подвижный гушкавар из ближайшего окружения Аль-Чориль.

– Да полно вам, какие такие суденышки?
– Трактирщик, явно польщенный посвященной ему песней, принялся яростно протирать застиранным фартуком красные, слезящиеся глаза.
– Пусть-ка Эврих лучше про Аль-Чориль споет. Про остальных-то остолопов я и сам могу сказать: помрете, ребята, от рисовой водки, ежели за ум не возьметесь!

– Про Аль-Чориль! Давай, аррант, пой! А коли не по нраву ей придется, мы тебя, так уж и быть, от её гнева обороним!
– загалдели гушкавары.

Эврих взглянул на Ильяс, ожидая, как отнесется она к этому предложению.

– Ну что ж, спой. Посмотрим, как тебе удастся угадать, что у меня на душе, - помедлив, согласилась она.
– Но только помни, после этого тебе придется спеть о себе самом.

– Спой обо мне, - неожиданно предложила Нганья, и гушкавары как-то разом притихли.

"Вот стерва!
– подумала Афарга.
– И эта туда же! Тебя же, дохлячка, три года откармливать надобно, прежде чем о тебе хоть слово кому сказать захочется!"