Тень 'Курска', или Правды не узнает никто

Погода на улице стояла чудесная. После нескольких, испорченных надоевшими дождями, сырых и холодных дней было приятно пройтись по московским улицам, бесцельно заглядывая в наполненные ненужными, но красивыми вещами витрины многочисленных шопов, разглядывая стоящие у обочин и на тротуарах блестящие иномарки и бросая украдкой взгляды на длинноногих, броско одетых девиц. Не думая ни о каком конкретном маршруте, я шел, сворачивая в первые попавшиеся переулки, и какое-то время спустя, сам не заметив, как, увидел себя стоящим перед Курским вокзалом. "Вот ведь, подумалось мне тогда с усмешкой, - прав был Веничка Ерофеев, когда утверждал в своей поэме "Москве - Петушки", что куда ни нацеливайся, а все равно окажешься на Курском вокзале".

Устав от чуть ли не двухчасовой пешей ходьбы по городу, я остановился перед лотком с газетами и минут пять размышлял, не купить ли мне чего-нибудь почитать в дорогу. Но, видимо, норматив по листанию газет был уже мной на сегодня выполнен, да и трагедийно-черные шапки передовиц, чуть ли не в унисон выстреливающие вопрос: "Подтвердит ли нынешний август свою катастрофическую репутацию для России?", - скорее отталкивали, чем располагали к чтению, а потому, в конце концов, я отошел от стола с разложенной на нем прессой, купил в ближайшем киоске банку пива "Очаковское" и вошел в метро. Лучше бы мне, конечно, было выходить не к Курскому вокзалу, а к Ярославскому, Ленинградскому или Казанскому, тогда бы я без всяких пересадок доехал по прямой линии сразу до своей станции "Фрунзенская", а теперь мне надо было или ехать по кольцу вперед до "Парка культуры", где я перейду на сокольническую линию и, проехав одну остановку, буду дома, или же возвращаться на одну станцию назад до "Комсомольской" и там пересаживаться на ту же сокольническую и ехать по прямой до "Фрунзенской", а нет - так переходить сейчас на арбатско-покровскую линию и доезжать по ней до станции "Арбатская", чтобы уже там - перейти на "Библиотеку имени Ленина" и добраться до нужной мне "Фрунзенской". Необходимость совершения многовариантного выбора почти всегда загоняла меня в тупик, выбивая из-под ног чувство уверенности в себе и окружающем мире, который, несмотря на стрелки указателей, начинал вдруг казаться расплескавшимся во все стороны света океаном. Возможно ли выбрать единственно верное направление, если вокруг - ни границ, ни осей координат, ни видимых ориентиров?..

Именно с таким чувством я и стоял теперь посередине кишащего людьми зала "Курской", вертя головой по указателям переходов, до тех пор, пока, двинувшись наконец в сторону перехода на кольцевую линию, не оказался вдруг в центре галдящей стайки ребятни восьми-девятилетнего возраста.

– Дети, дети, осторожно!
– прозвенел поверх стоявшего галдежа и крика показавшийся мне знакомым голос и, повернув голову, я увидел Ленку.

Она тоже меня узнала, и на какое-то время мы замерли посреди людской толчеи, осознавая смысл произошедшего. Однако, она быстро взяла себя в руки и возобновила руководство своим галдящим воинством:

– Так, внимание всех сюда! Всех, я говорю, слышите? Быстренько выстроились попарно! Нефедов, Лопусов - вас это касается в первую очередь... Не отвлекаясь по сторонам, спокойненько, подходим все к эскалатору и, держась за перила, становимся на ступени. Понятно? Идемте за мной, - и она повела выстроившихся в колонну ребятишек в сторону перехода на станцию "Чкаловская".

– Лена!
– спохватился я, кидаясь следом.
– Подожди!

Догнав её у поднимавшегося вверх эскалатора, я пристроился рядом и неловко замолчал.

– Ты везешь их на люблинскую линию?
– наконец выдавил я из себя хоть какой-то вопрос.

– Да, на станцию "Братиславская", - кивнула она.
– Я там работаю учителем в школе. А летом, когда в ней городской пионерлагерь воспитателем. Вот сегодня возила свою группу в зоопарк.

– На "Баррикадную"?

– Ну да, на "Краснопресненскую". Мы ведь по кольцу ехали... Целый день там прогуляли, так здорово! Особенно мне одна парочка понравилась, в обезьяннике. Она все к нему ластится, бедная, все обнимает его, а он сидит, набычившись, и только жует, жует, жует... Со смеху помереть можно.

Мы опять замолчали и до самого верха эскалатора ехали молча.

– Ты на меня сильно сердишься?
– спросил я, когда группа снова была построена наверху и затем, перейдя на другой эскалатор, поехала вниз на станцию "Чкаловская".

– Что с тебя возьмешь?
– вздохнула она.
– Ты, видно, не можешь, чтоб не перепутать. Сколько я говорила тебе, готова ждать? Полгода. А ты на сколько опять пропал?
– и, потрясенно закрыв глаза, сама же себе ответила: - На семь лет! С ума сойти...

– На семь?
– изумился я и сам, только теперь охватывая взором промелькнувшее время.
– Действительно, аж не верится... Я искал тебя, ходил в ЖЭУ. Но никто ничего не говорит: куда переехали, по какому адресу? А тут ещё и мои старики квартиру разменяли...

– И где ты сейчас живешь?

– Возле метро "Фрунзенская". А ты?

– У "Братиславской". Там сейчас целый новый район выстроили. Марьино называется...

Я и не заметил, когда мы успели войти в вагон и усадить ребятишек, восприятие действительности возвратилось только тогда, когда слух уловил прозвучавший в динамиках остаток фразы: "...Следующая станция - Люблино".

– Красивое название, правда?
– повернула ко мне лицо Ленка.

– Как будто специально для поэтов, - согласился я и тут же проиллюстрировал сказанное пришедшими в голову строчками: - Если сердце влюблено, надо ехать - в Люблино.

– Ты начал писать стихи?
– широко распахнула она глаза от удивления.

– Нет, к сожалению. Это у меня так, случайно вырвалось, - смутился я от жжения незаслуженной славы.
– Хотя вообще-то, конечно, я тоже имею отношение к печатному слову, - и, вынув из внутреннего кармана куртки, я протянул ей свои новенькие малиновые корочки с вытесненной золотыми буквами надписью "ПРЕССА".

– "Молодежная правда", - прочитала она, раскрыв их.
– И давно ты в этой газете?

– Первый день, - признался я.

– Так у тебя сегодня начало трудовой жизни?

– У меня сегодня вообще начало жизни, - сказал я...

Не помню, как мы довели тогда детей до школы и передали их там родителям. В памяти смутно засело, как шли потом мимо марьинских прудов и выгнутых мостиков к Ленкиному дому и как я покупал по дороге в каком-то магазинчике шампанское и конфеты, а она стояла рядом и ждала... Еще смутно помню, как переступив порог её квартиры, мы набросились друг на друга с объятиями, уронив куда-то на пол пакет с купленным вином, и, едва добредя в таком сплетенном положении до дивана, упали на него, впиваясь друг в друга неистовыми поцелуями и в нетерпении сбрасывая на пол свою и чужую одежду...

Эта ночь была одновременно и бесконечной, и мгновенной. Устав от накатывающих одна за другой волн любовной страсти, мы наконец вспомнили, что у нас есть чем подкрепить свои силы и, найдя на полу в коридоре выкатившуюся из пакета бутылку вина, устроили на кухне запоздалый ужин. Я на удивление аккуратно (и вместе с тем, не лишив шампанское его торжественного выстрела) откупорил бутылку, Ленка приготовила какие-то необычайно вкусные бутерброды (хотя сейчас я, хоть убей, даже не припомню, с чем именно они были), и мы точно так же, как только что друг на друга, набросились на еду. Однако, стоило нам насытиться, как наши руки опять случайно соприкоснулись между собой, и это высекло разряд такой энергетической силы, что нас буквально швырнуло в объятия друг друга и, не заметив, как, мы опять очутились в постели.

И если мне не изменяет память, так было несколько раз за ночь...

На следующий день, 12 августа, была суббота, дел у меня не было, и возвращаться к себе в одинокую квартиру на 3-й Фрунзенской улице мне не захотелось, поэтому я остался у Ленки. Помогал ей готовить обед (а точнее только мешал своими поцелуями), листал какие-то книжки, потом она повела меня показывать свой район... Вечером я вспомнил про предсказанный старцем Николаем взрыв на ядерном объекте в море и включил телевизор. Все было спокойно, нигде ничего не взорвалось, а потому я спокойно обнял сидящую рядом на диване Ленку и зашептал ей на ухо какие-то глупости... Так началась моя вторая ночь в её квартире.