Тень олигарха

— Конечно.

— Вода есть? У меня закончилась…

— Да.

— Дай ему попить. Только осторожно, чтобы не дергался.

Маришка достала из рюкзака бутылку питьевой воды (в любую пору года из-за жаркого климата это обязательный атрибут для детей Австралии) и наклонилась к раненому животному. Звереныш попытался дернуться, но потом обмяк, видимо, поняв, что его спасают, и начал пить.

Через полчаса на горизонте показался легковой голубой пикап с багажником для перевозки различных грузов, из кабины вышел Джи с отцом, в руках последнего был клетчатый плед. Вместе они погрузили кенгуренка на открытую грузовую платформу, и рабочая лошадка с простецким кузовом быстро понеслась по австралийским улицам.

В Центре спасения диких животных кенгуренка отмыли, дали ему напиться и ветеринар вколол ему средство для предотвращения обезвоживания.

— Правда, что без воды кенгуру могут обходиться месяцами? — спросил Джи.

— Правда. Но этот еще мал. Детеныш выходит из сумки в возрасте нескольких месяцев, но, если ему угрожает опасность, он может туда забраться снова. А этот уже вырос. И вполне может обходиться без мамки. — Ветеринар погладил по мордочке зверька и осторожно прощупал его задние лапы.

— Что с ним будет? Он поправится? — спросила Маришка.

— Подлечим его, а там посмотрим, сможет ли он вернуться в дикую среду.

— А если не сможет? — у Маришки не получалось успокоиться.

— Тогда он будет щипать травку в зоопарке. Видишь ли, кенгуру днем любят отдыхать в тенистых местах, а ночью — бежать со скоростью шестьдесят километров в час, перепрыгивая через трехметровые барьеры. И очень часто на загородных трассах, ослепленные ярким светом фар, они сталкиваются с проезжающими автомобилями.

— Можно его навещать? Долго он здесь пробудет?

— Пока не выздоровеет, приезжай, когда захочешь.

— А можно приезжать и помогать после школы?

— Если родители не будут против… Лет-то тебе сколько?

— Тринадцать… Они не будут против, я уверена…

Уже стемнело, когда голубой пикап поравнялся с автомобилем Татьяны у небольшой лужайки перед домом, куда Ник и Джи привезли непослушную беглянку. В зашторенных окнах горел тусклый свет, через минуту на шум мотора в приоткрытой двери показался Дмитрий и тут же исчез.

— Спасибо, что подвезли. Ног не чую под собой! — пролепетала девочка в предвкушении семейных разборок.

— Как это «не чую»? — не понял Джи.

— Устойчивое выражение. У нас так говорят, когда усталость накрывает.

— А что, она может накрыть?

— Представь себе! Я пойду?

— Спасибо тебе, Марин!

— За что?

— Как за что? Если бы не ты…

— Вам спасибо! Если бы не я, кто-то другой…

— Теперь знаю, где ты живешь…

— Да… Но сегодня в гости не позову, поздно! Спокойной ночи!

— И тебе!

Отчим

Май, 1994 год, Аделаида

Девчушка старалась незаметно прошмыгнуть в комнату, но не успела: в гостиной ее окликнул Дмитрий. Он сидел неподвижно в кресле, со стаканом лимонада у выключенного телевизора, и даже при тусклом свете, горевшем над барной стойкой, было отчетливо видно, сколь недовольным, сердитым, хмурым и одновременно растерянным выглядит его лицо.

— Ты где пропадала? — пытаясь говорить спокойным тоном, произнес Дмитрий.

Маришка остановилась.

— Тебе не все равно?

— Не все равно, раз спрашиваю! Отвечай! — казалось, вот-вот — и терпение взрослого человека лопнет.

— Ты мне не отец, чтобы командовать! — перешла в оборонительное наступление школьница.

— И все же я за тебя отвечаю! — Дмитрий еще раз попытался быть разумным и строгим.

— Никто об этом тебя не просил! — Маришка же, напротив, была нацелена продолжать дерзить.

— Ошибаешься! Твоя мать просила!

Дмитрий, всегда выделяясь подчеркнуто невозмутимой разумностью и опрятностью, ровным нравом, необыкновенной любовью к себе красивому, вдруг встал, подошел к ледяной колючей глыбе с белыми кучерявыми волосами, обнял ее за плечи, погладил по голове и интуитивно с нежностью спросил:

— Маришка, что случилось?

И, надо же, угловатый ершистый подросток, у которого на пороге зрелости уже угадывались небольшие упругие бугорки под джинсовой курткой, вдруг растаял, и из глаз потекли ручьи горьких слез.

— Ну, ну… Хватит… Ничего не случилось? Кто тебя привез? — мужчина вдруг почувствовал, как надо себя вести с падчерицей в трудном переходном возрасте.

— Джи с его отцом Ником, мы раненого кенгуренка спасали… — наконец промолвила Маришка, вытирая слезы.

— Кенгуренка? Откуда? — недоумевал Дмитрий, пораженный больше не известием о спасении зверька с неизвестными австралийцами, а тем, куда подевался тот маленький робкий и беспомощный ребенок, который еще недавно бросался на руки к отцу.

— В парке Модбери… — Девочка, смутившись, словно и она ненароком вспомнила объятия отца, отодвинулась от отчима и устало побрела к холодильнику, чтобы утолить жажду молоком.

— Модбери? Как ты туда попала?

— Пешком, потом на автобусе.

— А мама?

— А что мама? Приехала пьяная, как всегда…

— Понятно. Не волнуйся, я поговорю с ней.

— Попробуй. Ладно, я иду спать!

— Спокойной ночи!

— И тебе…

Минуты спустя Маришка, лежа в кровати, в полном изумлении от того, что удалось избежать бесполезных нравоучений и разборок, закрыла глаза. События удивительного дня с дивным ущельем, ухоженными парками, раненым кенгуру и обаятельным красавчиком Джи еще долго мелькали в голове, и она улыбнулась, как не улыбалась с того самого дня, когда видела папу в последний раз.

Меж тем Дмитрий погрузился в размышления о трудностях воспитания детей, без всякой разницы, родных или приемных. И у него на это был собственный взгляд. Давным-давно, тысячу лет назад, жил он в маленькой хрущевской квартирке пятиэтажного дома на окраине Могилева с отцом, неслышным, незаметным, стареньким и довольно потрепанным. Из года в год все вокруг строилось и развивалось, появлялись новые микрорайоны, заводы, дороги, что-то делал, зачем-то жил и его родитель. Дима рано лишился матери, толком и не знал, отчего так произошло, по словам отца, из-за какого-то несчастного случая. Каждое утро в семь часов папа уходил, чтобы в пять вечера вернуться, повесить на гвоздь ключ и через темный зловещий коридор пройти на пятиметровую кухню. Вскоре оттуда начинало очень скверно пахнуть чем-то резким и вонючим, запахи доносились до каждого угла, отчего хотелось закрыть глаза, уши и нос, а когда и это не помогало — сбежать к тетке Галуше, которая непременно накормит домашними пельменями под ласковые напоминания:

— Сиротинушка ты мой!

Подрумяненная дородная тетушка Галуша, с коричневыми волосами под ободком, была приветлива и ласкова не только с сиротой Димочкой, но и со всеми соседями по подъезду, вежливо раскланиваясь каждый раз, вовсе не ожидая услышать приветствие в ответ, и только при виде отца ее губы сухо поджимались, взгляд становился стеклянным, будто пронизывал насквозь. Чем занимался отец после дурно пахнущего ужина? А Бог его знает. Домашняя его жизнь, ничем внешним не проявляемая, была никому не нужная, а потому и не ведома. И когда маленький Димка нарушал его затворничество, возвращаясь сытым, заставал одну и ту же картину: полная авоська пустых винных бутылок венценосно стояла на кухонном столе, обрамляя немытую сковороду с деревянной разделочной доской и щербатый нож с остатками хлеба. Мальчишка интуитивно стремился к чистоте, поэтому рвался вымыть посуду и пробирался к мойке, из которой вода чуть текла, но, если крутануть посильнее, тут же срывался кран, и тогда струя воды била всегда неожиданно не в лицо и на руки, а куда-то высоко в сторону и вкось. К тому времени папаша спал на старом диване мертвецким сном, чтобы снова утром в семь уйти и вернуться вечером в пять. Проходила зима, наступала весна. И ничего не менялось. Ни первый снег, ни трели весенних птиц, ни громкое мяуканье мартовских котов, ни крики соседских мальчишек, играющих в футбол, ни басистый звон огромной мусоровозки по субботам, ни иные звуки многообразной городской жизни отец как будто не видел и не слышал. Ни зима, ни весна, ни лето с осенью не оказывали на его образ жизни ровным счетом ни малейшего влияния.