Тень ветра

– Зна-ау, чи-итал! – передразнил усатый. – А ты нэ вычитал, сколких крэтинов сюда пошлут? Можэт, цэлую роту? Чтоб вэрнее нам кров пустит?

– Пришлют одного, – с уверенностью заявил щуплый. – Вначале всегда шлют одного. Разумеется, не кретина, а из тех, что поопытней да пошустрее. Так что ты, друг любезный, глаз с него не спускай… И ты, Паша, тоже.

Мрачный Паша хмыкнул, а усатый ощерился и погладил приклад карабина.

– Я нэ спущу! И он нэ спустит! У мэна к этим шустрым свой счет… Длиною в три года! Отсуда и до Латмэрики!

Щека у него задергалась, и шрам, похожий на розового червя, начал отплясывать сарабанду.

Глава 9

Станцию Саймон нашел еще до заката. Как сообщалось в директиве 05/15677-MR, ее серый бетонный купол, опоясанный сиянием прожекторов, высился в четырех километрах от лесной опушки, а за ним, где-то у самого горизонта, за холмистой степью, багровели горы. В свой бинокль Саймон даже мог различить пару темных скал, словно выдвинутых на равнину и похожих на две небрежно обтесанные колонны, обрамлявшие некие врата. Куда они вели? Разумеется, в ад – ибо северный небосклон был затянут тучами, а под ними что-то светилось и блестело, мерцало и наливалось зловещим багрянцем, и был тот отблеск похож на мириады костров, пылающих в преисподней.

Саймон, впрочем, к горам не приглядывался, больше рассматривая станцию. Она казалась абсолютно целой – никакие чудища с Перешейка, равно как и природные катаклизмы, стен ее не сокрушали, а это значило, что две первые гипотезы “Перикла” пошли прахом. Третьим в списке числился отказ оборудования, но это представлялось совсем уж невероятным. Разумеется, Исход на какое-то время приостановил технический прогресс человечества, и многое – энергетические и электронные системы, вооружение и транспорт (если не считать самого Пандуса)

– оставалось таким же, как в двадцать первом веке. Таким же в принципе, но неизмеримо более мощным, более компактным и надежным. Отказ любого устройства, будь то радиофон или термоядерный генератор, рассматривался как событие чрезвычайное. И “Перикл”, Аналитический Компьютер ЦРУ, был совершенно прав, оценивая возможность такой ситуации двумя десятыми процента.

Оставалось последнее – гибель сотрудников станции по неясным причинам, включая сюда агрессию с Северного материка. Но в нее Саймон не верил. Транспортных средств у изолянтов не имелось, крыльев они не отрастили, телепортацией не баловались, так что море и Перешеек были для них преградой неодолимой.

Он чертыхнулся, подумав о том, как могли скончаться – внезапно и вдруг! – четыре здоровых человека. Весь персонал станции разом! От гриппа, что ли, перемерли? Или устроили дуэль? Или покончили с собой от несчастной любви? Трое мужчин и одна девица – взрывоопасная смесь… Вдруг взорвалась? Чего не бывает на свете!

Саймон хмыкнул и вновь приложил к глазам бинокль. Бетонная полусфера станции возникла перед ним: гладкие серые стены, кольцевой балкон на уровне второго этажа, а над ним – второе кольцо, с прожекторами, венчавшее купол наподобие короны. Станцию окружала двойная шеренга дубов – не гигантских, а самых обычных, завезенных, видимо, с Колумбии или Европы лет тридцать-сорок назад. Слева от купола что-то поблескивало, и Саймон, припомнив планировку участка, догадался, что это бассейн. Справа должен был находиться ангар для вертолетов, но его заслоняли деревья. Впрочем, одну машину ему удалось разглядеть – довольно вместительный алый “фламинго”, по всей вероятности, неповрежденный.

Снова чертыхнувшись, он дважды сдавил браслет на запястье и буркнул:

– Ноабу! Слышишь меня?

– Мой слышать, – донесся тихий шелестящий голос.

– Я на опушке леса, Ноабу. Сижу на ветке и гляжу на станцию.

– Мой далеко идти? – осведомился пигмей.

– Час двадцать – от того места, где мы расстались. А дальше прикидывай сам.

Ноабу помолчал, видимо что-то соображая.

– Ночью плохо идти, – наконец откликнулся он. – Мой приходить утром. Ты не спускаться на землю, спать. Спать на дереве, не на земле. На земле ходить плохой зверь. Очень страшный ночью! Ты спать наверху, ждать меня. Так хорошо?

Саймон задумчиво прищурился. С одной стороны, он мог уже через полчаса оказаться на станции, с другой, не видел; никакого повода для спешки. Не лучше ли понаблюдать денек? Ему припомнилась история Уокера о парагвайской корриде и настоятельный совет не торопиться. Забег будет долгим, говорил инструктор, на всю оставшуюся жизнь, и суета в таком деле неуместна. И вправду неуместна, решил Саймон, поднес к губам браслет и сказал:

– Хорошо. Я буду ждать и не стану спускаться вниз. Доброй тебе ночи, Ноабу.

– Доброй, Две Руки. 

Голос пигмея смолк. 

Солнце огромным алым шаром повисло над степью, касаясь трав, прошелестел легкий ветерок, и Саймон внезапно насторожился, уловив чуть ощутимый запах гари. Сунув бинокль в ранец, он принюхался, морща лоб и раздувая ноздри. Запах был, несомненно, давним и шел откуда-то снизу, с земли, где, по словам Ноабу, “ходить плохой зверь”. Но пахло не зверем, а обугленным деревом и чем-то еще, едким и неприятным, похожим на вонь горелой пластмассы.

Это наводило на размышления. Любой вертолет или наземный глайдер, вагон монорельса или морской тримаран – словом, почти все транспортные средства – были пластиковыми, если не полностью, так на девять десятых. Но монорельса, глайдеров и кораблей на Тиде не имелось, так что вывод напрашивался сам собой. Опять же у станции маячил лишь один-единственный “фламинго”… А где же второй аппарат? Маленькая серебристая “пчела”? Может, отдыхает в ангаре, размышлял Саймон, скользя по лианам вниз, к темневшим под ногами кустарнику и переплетению корней. Может быть, решил он, спрыгивая на землю с трехметровой высоты. Но откуда же запах? Пластик почти несгораем, на костре его не спалишь, разве приложить из лазера… Но запах-то есть! Запах есть, а “пчелы” нет! 

Вскоре он ее нашел. 

Маленький двухместный вертолет – обугленный, располосованный эмиттером – рухнул на деревья, пробил в их кронах изрядную брешь и повис на нижних ветвях, тоже наполовину истлевших, лишенных коры и листьев. Дверцы и искореженные шасси валялись внизу, на земле, вместе с пилотским креслом, явно катапультированным в момент аварии. От кресла к люку в днище машины тянулся спасательный трос, и это значило, что парашют не успел раскрыться – скорее всего обратился в пепел, вместе со всем горючим, что только нашлось в кабине. Однако пилот уцелел! В этом не приходилось сомневаться, так как бункер под креслом, где хранилась аварийная капсула, был пуст.

Света внизу не хватало, и Саймон на мгновение включил фонарь. Теперь он ясно видел следы маленьких ног – глубокие отпечатки в гниющей листве, а также примятую траву, сломанные ветви кустов и висевшие на них клочья клетчатой ткани – не иначе как от рубашки. След был давним, недельным, но пилот, несомненно, здесь проходил – скорее промчался в панике, будто гонимый охотником заяц. Пройти-то прошел, мелькнула у Саймона мысль, да куда ушел? И далеко ли?

Он двинулся по следу, время от времени подсвечивая фонарем, прислушиваясь и озираясь. Чудовищ, что заходили в лес с Перешейка, не было видно, и вообще на опушке царила мертвая тишина. Саймон старался ее не нарушать – скользил, словно тень, среди кустов, травы и гигантских корней, похожих на драконьи гребни, высматривая отпечатки маленьких ног, и размышляя о том, что пилот, вероятно, девушка. Оператор Пандуса Хаоми Синдо, двадцати трех лет от роду, из Калифорнии, наполовину японка, на треть ирландка и на одну шестую бог знает кто… Мужской персонал станции выглядел более чистопородным: Жюльде Брезак, тридцатилетний лейтенант Транспортной Службы, – француз с Европы; Юсси Калева, техник, тридцать четыре года, – финн, тоже с Европы; Леон Черкасов, техник, двадцать восемь лет, – уроженец Хабаровска, Россия.