Тень ветра

Он вызвал в памяти их лица, будто желая запечатлеть навсегда, запомнить, измерить и взвесить.

Бритоголовый относился всего лишь к разряду статистов. Этот не рассуждал, а делал, что приказывали, и ценность его заключалась в крепком загривке, тяжелых кулаках и личной преданности вожаку. Пономарь, видать, рассматривал бритоголового как некий фактор равновесия между хитростью и силой, между им самим и капитаном Мелой. Разумеется, он был прав! Капитан – личность непредсказуемая, с южным темпераментом, так что Паша-крепыш являлся для Пономаря весьма полезной гирькой на чаше весов – хоть и лишенной, в отличие от Мелы, воображения.

Сам Пономарь был, вероятно, человеком хитроумным и непростым; за внешней его обходительностью ощущались железная воля, уверенность в себе и незаурядный лицедей-ский дар. Что подтверждали многие факты – и прошлый его бизнес, и положение, коего он достиг в одной из главнейших служб ООН, и приговор к бессрочному изгнанию, и, разумеется, последний эпизод, касавшийся тидской станции. Благодаря его талантам тут уже были три покойника, и Саймон вовсе не желал стать четвертым. И слова, данного им Пономарю, он нарушать не собирался. Слово есть слово, сделка есть сделка: Пономарь поведал о том, что хотелось узнать ему, а он, подумавши до рассвета, непременно припомнит пароль. И поделится с голубком Евгением Петровичем… Сдержит слово! Обязательно сдержит! Хоть на тот свет пропускают без всяких паролей…

О третьем из беглецов, о капитане Меле, Саймон старался не думать. Следом за ним являлись призраки: скорбная Дева Мария – расстрелянная, в пробитом пулями плаще, старец-священник в окровавленных лохмотьях, женщина с надвинутым на лоб платком, пугливо обнявшая девочку, сгоревшие дома и столбы меж ними, на которых висят десятки, сотни изуродованных тел… Крайний столб, на речном берегу, был самым высоким; на нем, прикрученный колючей проволокой, застыл дон Анхель Санчес, и выжженные его глазницы глядели на Ричарда Саймона с немым укором. Казалось, этот взгляд говорил – что же ты, парень?… Как же так?… Ты ведь не пеон, ты – боец, и твое дело – не висеть на ветке подобно червю, а вешать тех, кто вешает пеонов…

От этого взгляда Саймона начинало трясти, он корчился и метался в своем полусне, скрипя зубами и ощущая, как под ключицей простреливает болью, как жгут ожоги на шее и запястье. Еще он видел довольного Мелу: будто держит тот Шнур Доблести – его, Саймона, почетное ожерелье – и пристраивает меж костей побежденных врагов крысиные клыки. Два больших желтых клыка, позорный знак… А в небесах, на огромном, надутом теплым воздухом пузыре левиафана, летят Пономарь и Паша-крепыш, ухмыляются и кивают головами…

Зрелище это было таким нестерпимым, что Ричард Саймон застонал, дернулся и раскрыл глаза. Ветка над ним ощутимо раскачивалась, и кто-то маленький, гибкий, но сильный, копошился у него за плечами, перерезая веревку. Она шуршала, падала вниз безвольными кольцами, прямо на связку дротиков, чьи острия блестели в траве. Саймон мог бы дотронуться до них – подвесили его низко, над самой землей.

Он ощутил, что руки его свободны, и хрипло пробормотал:

– Ноабу? Ты?

– Мой, – отозвался тот, переползая к щиколоткам Саймона. – Держись! Сейчас мы упасть.

Они упали. Саймон выставил левую руку, потом перекатился на бок, стараясь не подмять под себя пигмея. Почти инстинктивно он ощупал раненое плечо. Кровь не шла, и боли он не чувствовал, зато ожоги горели так, словно шея и запястье превратились в пару хорошо пропеченных бифштексов. Но это было мелочью, пустяком, который не мог ни помешать ему, ни остановить. Он согнул руку в локте, напряг мышцы и довольно усмехнулся.

– Прож-жетор не мигать, – сказал Ноабу. – Он не мигать, мой приходить, а ты – висеть. Значит, зукк тебя обмануть! Словить Две Руки как птичка! Нехорошо! Мой верно говорить – два леопарда лучше, чем один. Но ты – упрямый леопард!

– Я – леопард с паленой шкурой, – откликнулся Саймон. – А в остальном ты прав, Ноабу. Конечно, прав… Ну, а что там с нашей девушкой?

– С твоей девушкой. Две Руки, – уточнил маленький охотник. – Девушка сидеть на дереве и плакать, бояться за тебя. Хороший девушка! Только ноги слишком длинный.

– Это ничего. Длинные ноги девушкам не помеха, – пробормотал Саймон, подбирая пару дротиков и вслед за пигмеем прячась в тень под деревьями. От них до бассейна было двадцать шагов и тридцать – до входа на станцию. Он смог бы метнуть дротик вдвое дальше. И он не боялся промахнуться.

– Зукк не знать, что мой здесь, – Ноабу коснулся его локтя сухими тонкими пальцами. – Мы идти на станция и убивать зукк? Так, как они убивать Жула Дебеза?

– Нет. Они выйдут. Они знают, что кто-то пришел. Эти башни им сказали, – Саймон вытянул дротик к ближайшей решетчатой вышке Периметра.

– Разве башни сказать про Ноабу? Может, не Ноабу ходить мимо, а зверь?

Змея? Или птица? Башни этого не знать.

– Звери и птицы их боятся и близко не ходят. Так что зукки уже догадались, что пришел человек. Сейчас они думают, что делать. Разглядят, что меня нет на дереве, выйдут. Главный зукк захочет со мной поговорить. Я ему отвечу. А после… после мы метнем дротики.

Саймон опустил ладонь на плечо Ноабу и почувствовал, что тот дрожит. Кожа пигмея была горячей и влажной, мускулы трепетали под ней тонкими, но упругими змейками.

– Тебе не приходилось убивать? – склонившись к его уху, прошептал Саймон.

– Убивать людей?

Вздохнув, Ноабу отрицательно покачал головой. Белки его широко раскрытых глаз сверкнули.

– Откуда? Мой – охотник, а люди не дичь… Правда, Данго-Данго сказать мне, что зукки – не люди…

– Не люди, – подтвердил Саймон. – И поэтому, друг, пусть твоя рука будет твердой. Дротики у тебя легкие, значит, мы должны целиться в горло или в сердце. Зукков трое, и я убью двоих – тех, что с разрядниками. Один – тощий и невысокий, другой – с широкими плечами и головой как шар. Ты их не трогай, они – моя забота. Ты кидай дротик в третьего, Ноабу. Он темнолицый, с усами и шрамом на щеке… Я думаю, он убил Жула Дебезу. Ты должен попасть ему сюда, – Саймон ткнул пальцем под нижнюю челюсть. – Если ты его не убьешь, он начнет стрелять. У него карабин, а пуля летит дальше дротика.

– Это верно, – согласился пигмей, но дрожать не перестал – видимо, от возбуждения.

Проем в сером куполе ненадолго осветился, и оттуда выскользнула смутная тень. Свет от прожекторов падал на деревья, а у стен станции царила полутьма – Тид не имел естественных спутников, и ночи здесь были темными. Саймон, однако, различил мощную фигуру Паши-крепыша; тот напряженно всматривался в дубовые кроны, выставив перед собой эмиттер. Стоял он словно мишень в тире, и проткнуть ему глотку было б нетрудно, но Саймон не торопился, дожидаясь, когда соберется вся компания.

Что– то зашевелилось в проходе, и он каким-то шестым инстинктивным чувством осознал, что там находится Пономарь. Евгений свет Петрович, дорогой земляк… А где же третий, Мела? Опытный, гад! На балконе он не появится, там слишком светло… И ждать его здесь, со стороны бассейна, не стоит… Скорее он проскользнет восточным проходом, чтоб вылезти справа… наверняка справа…

Саймон наклонился к пигмею и прошептал:

– Двадцать шагов на восток, Ноабу. Спрячься за деревом и гляди в оба – твой очень быстрый. Когда я крикну, метнешь в него дротики, в горло и в грудь. Ты можешь бросать свои копья обеими руками?