Тень Земли

Атаковать или отступать? – промелькнуло у Саймона в голове. Идея ворваться в замок точила его; это был такой соблазн – скрутить Хорхе Смотрителя со всеми потомками и придворными и подвесить в пыточной «Красного коня» – может, с кайманом, резвящимся в ванной. С другой стороны, акция была завершена; вполне успешный и устрашающий демарш против могущественного клана, и главное теперь – не испортить впечатление. Крепость Хорхе годилась для целого батальона, и люди Хрипатого могли не пробиться дальше ворот.

Как бы в ответ на эту мысль в темной дыре ворот наметилось некое шевеление, послышались громкие командные голоса и резкий лязг, будто сотня человек разом передергивала затворы. Потом зарычала сирена, на угловых башнях снова вспыхнули прожектора, и в их рассеянном свете Саймон увидел, что у него осталось не больше сорока бойцов.

– Подобрать убитых, – распорядился он. – Отступаем! Потом нашарил в сумке фризер и швырнул в ворота.

***

Они сидели впятером на плоской кровле дома. Каа, свернувшись тугими кольцами, подпирал Саймону спину; волосы Марии щекотали висок. Филин жадно насыщался, глотая большие куски лепешек, Пашка-Пабло дремал, Гилмор прихлебывал из кружки – впрочем, не пульку, а форталезское вино. Этот напиток в большом кувшине понравился Саймону; он был терпким, кисловатым и чуть бросался в голову. Неплохое вино. Одна из немногих хороших вещей, какие встретились в этом мире.

Ночь еще не истекла, и в то же время казалось, что это – совсем другая ночь, тихая, ласковая, в которой не было места пожарам и взрывам, насилию и смерти. Но та ночь еще держала Саймона, вцепившись в него крысиными клыками; еще не свершилось его возвращение в мирные земли из леса войны. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.

– Крепость у гор, озера с кайманами, колючая проволока и бандиты, – перечисляя, Гилмор загибал палец за пальцем. – А ведь могло быть все иначе. – Вздохнув, он сделал глоток из кружки. – Горы, лес и озеро – это ведь прекрасно! Если не испортить. Если вместо крепости стоит дворец, вместо колючей проволоки – деревья, а вместо бандитов – поэты или хотя бы архивариусы.

– А вместо кайманов? – спросила Мария, прижимаясь теплой щекой к плечу Саймона.

– Наверное, лебеди. Конечно, лебеди! Раньше в озера пускали лебедей… я об этом читал, хотя никогда их не видел. На Земле их уже нет… Красивые птицы, брат Рикардо?

– Да. – Саймон кивнул. – Их много на Колумбии, Европе и России. Особенно на Европе. Парки, старинные дворцы и караваны лебедей, плывущих в небе… А внизу – толпы архивариусов, которые любуются ими. Поэтов, правда, не хватает.

Майкл-Мигель снова вздохнул и понурил голову.

– Хотелось бы мне это увидеть. Парки, дворцы и лебедей… Не кратеры, не пустыри, не озера с кайманами. Где это все? Стоило людям покинуть Землю, и с ними ушла красота. Понимаешь, брат Рикардо, красота!

– Не понимаю, – сказал Саймон, вдыхая аромат волос Марии. – По-моему, ты не прав. Кое-что все же осталось.

– Кое-что… – откликнулся Гилмор. – Но древние соборы, храмы, памятники, библиотеки, картины, великие города – все исчезло! Все, что люди сочли достойным забрать с собой. А что осталось, не считая красивых девушек? Дерьмо, грязь, мусор, падаль, насильники, фанатики, убийцы. Мы! Падаль!

Саймон наклонился и заглянул Марии в лицо. Ее темные глаза были полны муки. Он сказал:

– Падаль не вы, а ваши предки. Вы – жертвы.

– Мы ничем не лучше, даже хуже. Мы…

Он потянулся к кувшину, но Саймон перехватил его запястье.

– Хватит, Мигель. Вино – источник слишком мрачных и неверных обобщений. Ты говоришь «мы», но это подразумевает, что есть «они». Мы – те, кто здесь. Ты, я, Мария, Пашка, Филин. А те, другие… – Саймон задумался на секунду, потом тряхнул головой: – Те и в самом деле падаль. Они валяются сейчас за колючей проволокой, у своих озер с кайманами. Большей частью мертвыми, как и положено падали. А мы – мы живы!

Звезды начали меркнуть, когда они с Марией остались вдвоем. Саймон положил голову на грудь девушки и закрыл глаза. Напряжение недавней схватки медленно покидало его, выдавливалось капля за каплей, и он знал, что этот процесс можно ускорить, погрузившись в целительный транс. Но ощущение тепла, исходившего от Марии, стук ее сердца, запах кожи были не менее целительными, чем цехара, и сейчас ему не хотелось предаваться медитации. Хотелось лежать рядом с ней, глядеть на гаснущие звезды и слушать ее дыхание. Она была его тихим ласковым прибежищем в этом мире насилия и зла. Тут больше не было старинных парков и дворцов, отсюда улетели лебеди, но девушки еще остались.

– От тебя пахнет кровью, – шепнула Мария. – Мне страшно. Вдруг ты однажды уйдешь и не вернешься?

– Пока сияют Четыре алых камня, светят Четыре звезды и текут Четыре прохладных потока, я не покину тебя, – прошептал Саймон в ответ.

– Какие странные слова. Будто из древней сказки…

– Это пожелание тайят, с которым обращаются к другу и к женщине. Странное? Может быть… Но мы, люди, тоже странные – с их точки зрения.

– Почему? У нас слишком мало рук и мы устроены по-другому?

– Нет, милая. Мальчишкой я любил девушку-тайя, и руки нам не мешали. Разница в другом. Тайят редко испытывают одиночество – я ведь рассказывал тебе, что у их женщин всегда рождаются близнецы, а значит, у всякого тай, воина или ремесленника, есть брат-умма, а у всякой девушки – се-стра-икки. Связь меж ними не прерывается никогда; братья берут в жены сестер, и потому четыре – это семейный символ, число, приносящее удачу. Иное существование кажется им непонятным и странным, даже бедственным и уж, во всяком случае, – недостойным. Мы, люди, для них – ко-тохара, неприкаянные, лишенные счастья иметь брата или сестру и прожить с ним или с нею всю жизнь.

– Да, странно… – Мария погладила волосы Саймона. – Знаешь, я рожу тебе много ребятишек, и среди них, наверное, будут двойняшки. Но если б я имела сестру, то не смогла бы делить тебя с ней. – Она встрепенулась и, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. – Или ты думаешь иначе? Как тай, не как человек?

– Я думаю точно так же. Если б у меня был брат, мне не хотелось бы делить тебя с ним. Все-таки я человек, милая… Во всяком случае, в землях мира.

– В землях мира? Что это значит, Дик?

– На Тайяхате один большой континент, и в его западной части есть гигантская река. В верхнем течении ее называют Днепром, и там стоит Смоленск, мой город, перенесенный из России; Днепр сливается с Гангом у Развилки, у индийского города Бахрампур, а дальше течет Миссисипи – течет к Новому Орлеану и Средиземному проливу. Есть там и другие города, американские, польские, шведские, но все они – в Правобережье, которое тай даровали людям. Колонистам с Земли, понимаешь? Моим предкам. А Левобережье – это огромный край, больше земной Евразии, и там есть другие реки, дремучие джунгли и водопады, горы, встающие до небес, равнины и плоскогорья, открытые солнцу, с лугами и рощами. Там…