Тенета для безголосых птиц

Неожиданно во весь рост поднялся Дроздов. Даже в кромешной мгле его фигура выражала силу, уверенность и безукоризненность. Казалось, что правдолюб Дрозд сейчас всем вынесет свой приговор.

– Юрий, – торжественно зазвучал его низкий голос. – Тащи свой романище. Даю слово, сделаю все, чтобы он увидел свет Божий.

И так же торжественно и гордо улегся на свое место. Очень довольный своим великодушием.

– Спасибо, Евгений, – в тон ему ответил Юрка. – Но даже если мы выберемся из этого лабиринта, из своего я уже вряд ли сумею. На мне висят сотни договоров и тысячи обязательств.

– Черт побери! – голос Дрозда стал еще жестче. – Нет лабиринта, из которого нельзя было бы выбраться! Если есть вход, выход должен быть обязательно. В крайнем случае – выйдешь тем же путем, что и зашел.

– Да уж, Дрозд, ты как всегда прав. И наш случай – тому пример, – съязвил я. – Если мы вернемся назад, уткнемся в те же четыре подвальные стены.

– А можно еще состариться и умереть в поисках выхода, – продолжил “оптимистическую трагедию” Юрка.

– Не все такие правильные, как ты, Женька, – примкнула к нашему опт-дуэту Варя. – У тебя наверняка на каждый вход имеется про запас по пять выходов.

– И главное, что компас всегда при себе… А Юрка, Юрка… Он совсем другой… Такие как он имеют умную голову, но всю жизнь бьются ею о стену! И напрасно… – эта тирада Лады уже и впрямь походила именно на трагедию.

В общем, в этот миг весь гнев, вся усталость, все отчаянье готовы были вылиться на трезвую голову Дрозда. И ему оставалось разве что поднять руки вверх. Что он и сделал.

– Ладно, вам бы прямым путем – в критики, а вы всё в писатели прошмыгнуть норовите. И все лазейками.

– Не без твоей помощи.

Раскрутин сказал это очень тихо, но услышали все. В том числе и Дрозд. И это стало последней каплей. Женька с шумом вскочил с места. Его и без того неустойчивое книжное ложе с грохотом развалилось. Он, словно ошпаренный, подскочил к Юрке, бухнулся возле него на пол и принялся лихорадочно зажигать свечу. Руки его сильно дрожали и спичка обжигала пальцы.

– Да, не без моей помощи, не без моей, – повторял он.

Свеча наконец вспыхнула. И вместе с ней полыхнул жесткий, сухой, как порох, взгляд Дроздова.

– А ты… Ты что думаешь… Мне все это время было легко? – он сильно нервничал и очень не походил на себя.

– Всем это время далось нелегко, Дрозд, – Юрка же, напротив всегда нервный и шумный, теперь выглядел умиротворенно. Словно после исповеди.

– Да пойми, черт побери, что мне, возможно, пришлось хуже всех вас, вместе взятых. Во всяком случае… Вы все… Все знали, что занимаете свое место, даже если на этом месте вы получаете унизительные пинки, даже если вас с него сгоняли не раз… Во всяком случае, вы за него имеете право бороться!

– И что тебе мешало бороться? – я взял несколько книг и, соорудив из них небольшой табурет, присел возле Женьки.

– Мне? – Женька обернулся ко мне и словно не узнал. Губы его дрожали. – Мне… Нельзя бороться за то, что тебе не может принадлежать. Вот ты, Раскрутин… Ты все красиво изложил… Как бежал… Я тоже бежал… Поступил в литинститут. И был уверен, что все получится. Раз меня взяли. Но если бы вы знали, как мне тяжело дался этот институт.

Женька провел ладонью по вспотевшему лбу.

– Каждую строчку в буквальном смысле приходилось выдавливать из себя. По капле. А потом уже я безжалостно давил ее на бумаге, как что-то бесформенное и уродливое.

– Зря ты, Женька, все так преувеличиваешь, – Варя тоже подсела с другой стороны к Женьке. – Я хорошо помню твои рассказы. Они были очень даже…

Дроздов резко обернулся к ней. Его губы скривились в бесформенной, кривой усмешке. Он неуклюже погладил Варю по волосам.

– Спасибо, Варежка. Но ты не знаешь – и не можешь знать – чего стоили мне эти рассказы. Я перелопатил всю отечественную и зарубежную литературу, известных и неизвестных авторов, древнюю и новейшую историю. Я выбирал фразы, сравнения, эпитеты, метафоры, складывал из них, как мозаику, сюжеты. И они мне, действительно, удавались… Но я слишком много тратил на них физических и духовных сил. Я работал как лошадь, хотя это была черная работа. По-прежнему я так ничего сам и не мог придумать. И когда в конце концов у меня все получилось, я вдруг понял, что таким образом можно кое-чего добиться. Может, это и называется профессионализмом? Знаешь, однажды я даже заметил, что мои рассказы лучше Юркиных. И знаешь почему? Потому что они давались ему слишком легко, и он перестал работать. Именно работать – рационально, трезво, расчетливо. Он просто следовал голосу сердца. А этого так мало! И я сделал открытие! Профессионал может добиться большего, чем гений! И непрофессионал этого не замет. Профессионал слишком дорожит своим изнурительным трудом. Гений же не дорожит ничем, в том числе и жизнью. Но именно тогда, когда я это понял и когда мне наконец-то удались эти рассказики, именно тогда я решил остановиться…

Женька, говоривший торопливо и возбужденно, вдруг резко остановился. И успокоился. Аккуратно поставил свечу в центр вновь образовавшегося круга и обвел всех усталым взглядом.

– Поверьте… Мне нелегко далось это решение… Остановиться… Ведь оно просто-напросто жирной линией перечеркивало мою мечту.

– И ты…ты… – Лада сорвалась с места, подскочила к Дроздову и вцепилась ему в плечи. – Только поэтому ты и мстил Юрке! Только поэтому искалечил ему жизнь!

Раскрутин силой оттащил Ладу от Дрозда и усадил возле себя.

– Искалечил ему жизнь? – усмехнулся Дрозд. – Слишком сильно и возвышенно, не так ли?! Мстил? Слишком упрощенно. Скорее я жалел себя. А это далеко уже не возвышенно и далеко не просто… И, кстати, я стал редактором, потом критиком не потому, что хотел любым местом прицепиться к литературе. Я вдруг понял, что оценивать литературу у меня получается лучше.

– Это уж точно, – заметил я. – Ты нас ловко пропесочивал на семинарах.

– И скажешь – не по делу?

– По делу, Дрозд, по делу. Ты всегда выступал по делу. Все промахи улавливал не лету.

Дроздов не замечал моей иронии.

– Как ни странно, именно этот дар во мне проявился непринужденно и легко. Мне действительно было легче судить других.

– Именно поэтому ты и не мог стать писателем, – зло отрезала Лада. Она примостилась подле Юрки и незаметно гладила его руку, чему тот, на удивление, не сопротивлялся.

– Я не буду отвечать на твои выпады, Лада. Возможно, и заслуженные. Но мне действительно было очень легко исправлять чужие произведения. Вы будете удивлены, но когда я штудировал великих, то по ходу их правил. И поверьте мне на слово, их проза становилась, если не в сто, то уж в два раза лучше, ярче, смелее и лаконичнее.

– Жаль, что ты не был редактором Толстого, – не унималась Лада. – Возможно, тогда нам не пришлось бы читать эти глыбы.

Женька уже не реагировал на выпады Мальевской. Он только раздраженно махнул рукой в ее сторону.

– И вот, когда я понял, что у меня природный нюх, как у гончей, на талантливых авторов, я и решил сделать настоящий, стоящий литературный журнал. В это проклятое, бездарное, никчемное время вопреки всему…

– Но в память о мечте стать самому хорошим писателем, ты этого сделать не мог. Ты просто не мог перешагнуть через свою мечту, – констатировал я.