Тени кафе «Домино»

– Спасибо, тетя.

Паренек посмотрел на нее пронзительно-светлыми глазами.

– Твой дядя вчера шел, харчей нам купил. Ты ходи здесь без опаски, мы тебя в обиду не дадим.

– Спасибо, мой маленький рыцарь.

Татьяна потрепала паренька по щеке и пошла к Никитской.

Квартира «Баронессы»

Шварц сидел в гостиной у Баронессы.

На столе стояла закуска, хорошее вино и графин клюквенного морса.

Шварц ел вяло.

– Выпей, Генрих.

– Налей немного наливки.

Шварц выпил рюмку, вздохнул.

– Я не знаю, что тебя тревожит, но если мы решили соединиться, я хочу показать тебе свое приданое.

Баронесса встала из-за стола, вышла.

Шварц вилкой задумчиво чертил на скатерти одному ему ведомые узоры.

Вошла Баронесса с саквояжем.

Она поставила его, щелкнула замком.

– Смотри, Генрих, вот мое приданое.

На стол легли пачки франков и фунтов стерлингов, пачки советских денег и четыре большие кожаные колбаски.

Баронесса развязала веревочки и высыпала на стол кучу золотых империалов, из другого мешочка посыпались золотые финские марки – Шварц погрузил руки в золото.

Лицо его изменилось.

Щека задергалась нервным тиком.

– Ну что смотришь, суженый, – Баронесса закурила, – хорошо ли мое приданое?

– Куда лучше, – срывающимся голосом ответил Шварц.

– Берешь в жены?

Шварц руками перебрал золотые монеты.

– Беру, беру.

– Тогда вот что, миленький… Я договорюсь, нас в Исполкоме запишут как мужа и жену. Уедем в Финляндию и откроем большую антикварную торговлю…

– С такими деньгами лучше в Париж, – мечтательно произнес Шварц.

– Не лучше. От чухни до Москвы два шага. Здесь мои люди будут скупать картинки, серебро, иконы, фарфор по дешевке, а я их буду перевозить, а там уж продавай, кому хочешь. В Париж – пожалуйста, в Лондон – извольте. Понял?

– Понял.

– И раз мы все решили и планы выстроили, будь любезен, женишок, поведай мне об неприятностях твоих.

– Да я…

Но Баронесса перебила Шварца.

– Не хочешь говорить, собирайся и уходи, не было у нас этого разговора.

Шварц налил себе вина.

Выпил.

– Ладно, слушай, может, ты мне и поможешь.

Киностудия

В съемочном павильоне погасли прожектора. И все, что в их свете казалось гостиной в красивом убранстве, поблекло и превратилось в крашеную фанеру.

– Всем спасибо! – крикнул режиссер, – на сегодня все. Завтра снимаем сцену в суде.

Лена Иратова вышла из декорации, уселась на диван.

– Значит, я завтра свободна?

– Отдыхай, Леночка, – режиссер подошел к дивану, плюхнулся рядом. – Ваш законный день.

– Какой тут отдых, – капризно сказала Лена, – у меня репетиция, последняя перед генеральной.

Распахнулась дверь павильона, и появился Вадим Бартеньев в шикарном английском твидовом реглане, с огромной корзиной цветов, за ним человек в коже нес корзину, из которой торчали серебряные головки шампанского.

– Друзья, автор приехал вовремя. Вы уже окончили снимать и готовы освежиться шампанским.

– Шипучка – это напиток актрис и режиссеров, – усмехнулся оператор Винклер, – напиток актеров и операторов – водка.

– Боря, – Бертеньев хлопнул его по плечу, – будет все.

– Водки я пить не могу, у меня репетиция, – делано расстроилась Лена.

– Отменим, моя прелесть, – радостно сообщил Вадим, – в театре авария, что-то с электричеством.

– Слава Богу, – обрадовалась Лена. – Тогда мы берем цветы, шампанское, посылаем кого-то за извозчиком и все едем в «Домино».

– Может быть, лучше «Метрополь»? – спросил Бертеньев. – Ты, моя дорогая, не любила «Домино».

– А теперь люблю. Где извозчик?

– Не надо, – поклонился ей Бертеньев, – моя королева, у меня мотор.

Кафе «Домино»

В «Домино» было непривычно тихо. В полупустом зале сидели степенные нэпманы с дамами, привлеченные сюда эпатажной славой заведения.

За своим обычным столом сидел Леонидов, Мариенгоф, Благородный отец и редактор журнала «Кино и сцена» Аристарх Колесников.

– Олег, – спросил Мариенгоф, – Луначарский как-то спрашивал меня, когда ты напишешь для него кино.

– А я пишу, – Леонидов поболтал ложечкой в чашке кофе.

– О чем? – возбудился Колесников.

– Я хочу сделать фильм о Москве…

– Видовую, – разочарованной вздохнул Благородный отец.

– Да нет, милый Мишенька, это будет драма, где главным героем все равно будет город. Это фильм о тяжелом восемнадцатом годе, о людях, поверивших в счастья и не убежавших на Юг. Героями фильма будут журналисты и печатники, вагоновожатые и рабочие электростанции, актеры и художники.

– Ну а любовь будет, – усмехнулся Мариенгоф.

– Обязательно.

– Вагоновожатого с печатником.

Все захохотали.

– Да нет, – ответил Леонидов, – любовь, украшающая жизнь.

В кафе с шумом вкатилась веселая компания киношников во главе с Леной Иратовой.

– Все привет.

– Почему так тихо?

– Где тапер?

– Мы гуляем.

Бертеньев подошел к столу Леонидова.

– Добрый вечер, коллеги.

– Здравствуйте, Вадим.

– Олег, я вчера был в журнале «Россия», в следующем номере стоит Ваша повесть «Старец» о Распутине. Я не удержался, прочел сверку, отлично, просто очень здорово.

– Спасибо, Вадим, редко, кто из нашего цеха хвалит коллег.

– Потому что они завидуют, а мне завидовать, вроде, не с руки.

– Вадим! Вадим!

Послышался капризный голос Лены.

– Простите, друзья, меня зовут, – Бертеньев видимым сожалением откланялся.

– Хороший парень, – сказал ему вслед Колесников, – дружелюбный, пишет неплохо, широкий.

– Уж больно хорош, – недобро сказал Мариенгоф. – Из людей такого типа я признаю только нашего Олежку.

– Спасибо, Толя, – улыбнулся Олег.