Тени кафе «Домино»

– А ей все равно.

– Яша, почему она меня ненавидит? Обложила сексотами, наружка за мной топает…

– Неужто срисовал?

– Еще бы. За мной ребята Евстратия Павловича Медникова ходили, и то я их срисовал. Скажи мне, Яша, что ей надо?

– Не знаю, Олег. Честное слово. Манцев тоже не ведает.

– Но ведь так жить нельзя.

– Дружок мой дорогой, в наше время все можно. Понимаешь?

– Нет.

– А я тоже не понимаю, но живу.

Леонидов взял бутылку водки, налил полстакана.

Выпил, занюхал рукавом.

– Яша, если бы не ты, не Манцев, мне нужно было бы бежать из Москвы.

– Ну это ты преувеличиваешь. Иди домой. Там тебя ждут.

Тверской бульвар

Смеркалось.

Татьяна шла по тротуару вдоль Тверского бульвара.

Со стороны Никитских на бульвар свернула машину «Руссо-Балт».

В ней сидели двое.

– Смотри, Витька, это же актриса Татьяна Лескова. Когда она со своим хахолем танцевала танго, мне аж дурно стало. Так захотелось ее завалить.

– Так в чем проблема, Паша. Сейчас тормозну, ты консервы нацепи, чтобы лицо прикрыть, затащим в машину и к тебе на Дорогомиловскую заставу. А там вдвоем пройдемся.

Машина обогнала Татьяну.

Проехала несколько метров и затормозила.

Из кабины вылез человек в кожаной куртке и шлеме, здоровенных очках-консервах.

– Товарищ актриса, садитесь к нам. Подвезем.

– Спасибо.

Татьяна сошла с тротуара и направилась к бульвару.

Человек в коже бросился за ней и схватил за руку.

– Оставьте меня.

– Не ломайся, девочка, иди в машину.

– Помогите, – крикнула Татьяна и ударила его сумкой по голове.

Но шофер продолжал тащить Татьяну к машине.

Пацан-беспризорник курил чинарик, прислонившись к дереву.

Он услышал крик Татьяны.

Увидел, как на нее напал мужик в коже.

– Пацаны! – завопил он, вытащив фомку, – Пацаны! Нашу тетю грабят!

Крикнул и бросился на помощь Татьяне. Из асфальтового котла вылезли пять оборванных пацанов с ножами и бросились на мостовую.

Шофер увидел их и побежал к машине.

Прыгнул на сиденье.

– Гони.

Машина сорвалась с места.

Беспризорники окружили Татьяну.

– Мы же сказали, тетя Таня, что не дадим тебя в обиду.

Татьяна расцеловала их чумазые лица.

– Не вышло, – сказал зло Паша, снимая шлем и очки.

– А так никогда не выйдет. Нужно хитрее. Поехали на Трубу к Митьке-художнику, пусть он нам справит документы ГПУ.

– Зачем?

– Дурак ты, Паша. Подъехали к дамочке, ксиву показали. ГПУ, вы задержаны. Понял?

– Ты гений.

– Не зря целое реальное училище закончил.

Кафе «Домино»

В кафе «Домино» дрались рабочие поэты.

Опрокидывали столы, разлетались по полу стулья.

Мат висел под потолком вместе с папиросным дымом.

Сергей Есенин, вскочив на стол, дирижировал боем.

– Андрюха, дай ему в ухо!

– Сильнее бей, чтоб к дверям отлетел!

– Пашка, по сопатке его! По сопатке!

Администратор, а нынче хозяин, Николай Николаевич, стоял, прислонившись к эстраде, равнодушно взирая на драку.

– Вызовите милицию, – подлетела к нему экзальтированная нэпменша.

– Зачем?

– Но они же дерутся. Мы с друзьями пришли посмотреть на поэтов, послушать стихи. А у Вас нравы как в рыночной пивной.

– Мадам, Вы присутствуйте при редком зрелище дележки трона короля поэтов.

В кафе вошли Владимир Маяковский и Владимир Нарбут.

– Тихо! – громовым голосом крикнул Маяковский.

– Перестаньте!

И драка остановилась, как по команде режиссера.

– Володя Нарбут будет читать свои стихи.

Нарбут как нож сквозь масло прошел сквозь толку притихших поэтов.

Вошел на эстраду, оглядел зал.

И начал громким хрипловатым голосом.

– Меня застрелит белый офицер,

– Не так, так эдак.

– Он, целясь, не изменится в лице.

– Он очень меток.

– Что женщину я у него отбил,

– Что самой лучшей,

– Что сбились здесь в обнимку,

– Две судьбы,

– Обычный случай.

Он читал дальше.

Зал замер.

Стихи злой тревогой накатывались на зал.

Да и сам поэт был больше похож на того офицера, о котором он читал.

Одноглазый, с бритой наголо головой, он обрушивал на зал забытую страсть братоубийственной войны.

– Сильный поэт, – сказал сидевший за столом Есенин. – Смотри, какая у него рифма затейливая.

– Я его два года назад слушал в Одессе на вечере поэтов. Читали он и Георгий Шангели. Зал ревел. А потом всех забрали в ЧК. Вечер посчитали антиреволюционным.

– А потом? – спросил Мариенгоф.

– Потом приехал секретарь Губкома и освободил всех.

– Удивительные стихи, они как будто начали жить во мне, – задумчиво сказал Бартеньев.

– А мои? – ревниво спросил Есенин.

– Твои, Сережа, давно уже стали данностью каждого русского человека. Нарбута я не буду учить наизусть, а тебя знаю почти всего.

– Молодец, наливай, пожалуй.

Выпили вина.

Нарбут под аплодисменты сошел с эстрады, и они ушли вместе с Маяковским.

– Побрезговал нами Володя, – сказал Мариенгоф.

– Ты его не трогай, – махнул рукой Есенин, – его Лилька мертвой хваткой взяла, деньги отбирает. Он, говорят, на папиросы и бильярд одалживает.

– Да ладно, – удивился Бартеньев.

– А ты у Вали Катаева спроси, он тебе все это живописует.

Татьяна приложилась щекой к плечу Олега.

– Нам пора, милый.

– Вот видишь, – ликующе прокричал Есенин, – даже лучших, не таких как Володька, а настоящих рубах женщина стреножит.

Олег взглянул на часы.

– Пожалуй, пора.

– Какая у тебя машина интересная – Бартеньев и интересом склонился к руке Леонидова, – с войны?

– Нет. На, посмотри, – он расстегнул ремешок, протянул ему часы.