Тени колоколов

— Хранительница дома Юртава, даруй этому роду счастье и долгую жизнь!

Кто-то тяжело, будто медведь, вошел в сени, и заскрипели половицы. Проска повернулась боком, скосила взгляд: у порога с двумя лукошками стоял Киуш Чавкин. Бесстыдный он человек. Многих женщин прошел и давно ластился к ней.

Проска попятилась назад, к столу, на ощупь нашла приготовленные мешочки, развязала их и снова попятилась, теперь уже к пуредею.

— Говори, не стесняйся! — засмеялся громко Киуш.

Проска друг за другом встряхнула мешочки, завязки быстро бросила на шесток, чтобы не попали в мужские руки. Попадут — Юртава беду нашлет. Вспомнила о масле. «Вот безмозглая! — поругала она себя в мыслях. — Как сейчас его доставать?» Пришлось ей повернуться к Киушу лицом. Они встретились взглядами. На нее смотрели не мужские, а голодные глаза бродячего кота. Проска нагнулась за маслом, груди ее встрепенулись двумя испуганными голубками.

— Криволобый, не стыдно тебе смотреть? Я, чай, замужняя женщина, — разозлилась она, и лицо ее маковым цветом запылало. Схватила масло и, не прикрывая груди, с размаху бросила его в большое лукошко, будто камень в собаку.

— Оно и в муке не испортится! — во весь рот расплылся Киуш и, подскочив, ущипнул женщину за сосок. Та от острой боли аж подпрыгнула.

— Я тебя всё равно в овин унесу! — пуредей приподнял тяжелое лукошко и, скрипнув дверью, громыхая, вышел. Из сеней вновь раздался его голос: — Меду и денег для покупки быка ты не дала — за ними через неделю зайду…

Проска быстро натянула рубаху, трясущимися руками стала искать завязки запона. Потом приоткрыла оконную дыру, заткнутую подушкой, посмотрела на улицу. Перед домом стояли четыре повозки и четыре мужика. Телеги были уставлены разного размера кадушками. После обхода села мужчины отвезут их в Репештю варить пиво и брагу.

Киуш высыпал всё взятое у Проски в большие кадушки и с пустым лукошком направился в соседний дом. Проска вернулась к печке, завязки кинула в пламя — пусть горят, все обиды уйдут из дома. Потом в раздумье дотронулась до своей груди. И неожиданно из глубины души поднялась злость на Инжевата, который был старше ее на двадцать лет. «Месяцами не спит со мной, а я всё мужней женой себя считаю. Хоть под кривоногого Прошку ложись! — от этих мыслей даже слезы на глазах выступили. И, будто в грех вошла, стала молится: — Прости меня, Юртава, глупую бабу! Хочется счастья, а жизнь, как вода в песок, уходит».

Только пылающий огонь печи услышал ее сокровенные слова. Разве он поймет человеческую душу? Да с печки спрыгнула кошка, присела около нее на широкую лавку, капризно замяукала.

— Эту, бешеную, не обманешь, — вслух застонала Проска, глядя в кошачьи глаза. Они были такими же, как и у Киуша, желто-зелеными искрами сверкали.

Зажгло в груди у женщины так сильно, будто пламя печи заполыхало и там.

* * *

Лесная поляна была похожа на сказочно красивый рай. С четырех сторон опоясана стройными березками, над ними синеет бесконечное небо. А под ногами — ковер из цветов и папоротника.

Неустанно поют где-то в вышине невидимые жаворонки, а в глубине леса подсчитывает человеческие лета кукушка. Только где ей, бедной, подсчитать годы — на поляне половина села собралась! От мала до велика пришли, и все — в белых одеждах.

Подул ветерок — поляна заиграла всеми цветами радуги. Цветы, трава, небо и белоствольные березы словно кружились в одном медленном хороводе, вовлекая людей, гудящих на поляне как пчелы. Многие собрались в ложбинке за поляной. Там, в тени старых дубов, струится родничок, а вода в том родничке целебная. Холодная, аж зубы ломит, но никогда не накажет простудой или кашлем, сколько ни пей. Говорят, вода эта излечивает от многих болезней. Сюда приезжают ворожеи и знахари, воду с собой берут. А уж больных тут сколько побывало! Вон Агафья дома на ноги не может встать. Муж, Кечай, ее на коляске самодельной привез. На траве расстелил медвежью шкуру, посадил больную…

Репештя — не просто поляна, опоясанная березняком. Здесь молились Верепазу и другим своим многочисленным богам ещё древние эрзяне, прапрадеды нынешних. Поляна окружена прочным забором из ивовых ветвей. В нем трое ворот. Одни открываются на восток, другие — на север, третьи — на запад.

Когда люди собрались, прошли через ворота, обращенные на восток. Поклонились небу и земле. Женщины с детьми расселись на середине поляны, мужчины и парни встали вдоль изгороди. Тишина вокруг. Смолкли разговоры и смех. С одиноко растущего почти на середине поляны дуба на землю спустился жрец, старейшина Вильдеманова Пуресь Суняйкин. Острым взглядом окинул всех собравшихся. Приятно стало старику: люди нарядны, на лицах свет надежды играет. На душе у Пуреся тоже празднично. Он величественным жестом руки обвел вокруг себя пространство, громко и торжественно произнес:

— Эрзяне, честнейший народ! Скажите мне, откуда начинается наша земля?

Голос его умолк. На поляне вновь воцарилась тишина. Никто не отвечал, потому что не знал, надо ли отвечать. Молчала Репештя, только цветы кивали головками, да в траве, не смолкая, кузнечики стрекотали, капризный ветерок раздувал рубахи и передники.

— С неба началась эрзянская земля, от Бога нашего, Верепаза. — Жрец поднял руки над головой и показал на небо. — Верепаз поселил наш народ за великой рекой, которая зовется Рав.

Соседями сделал булгар, что жили в устье реки Камы. Прекраснейшими были эти земли: в густых лесах водилось много зверья, в озерах — рыбы, земля щедро плодоносила, густые хлеба колыхались на ней, по лугам бродили большие стада. На эти богатства и позарились русские князья. Однажды пришел один к старейшине племени и сказал ему: «Продай землю!». «Что дашь взамен?» — спросил вождь. Он, пустоголовый, не понял, что ему предлагают продать или променять родину! Ударили по рукам и условились: русский пришлет своего раба, на шею ему накинут веревку. Сколько земли той веревкой отмерится, та земля и отойдет русскому князю. Упал от смеха бестолковый вождь: «Эка, — говорит, — чем хочет русский измерить бесконечные поля — накинутой на шею веревкой! Много же ему земли достанется, разве что гусей пасти!».

Через день дружинники привели высокого худого человека, у того на длинной тощей шее тонкая веревка намотана. Стали ту веревку разматывать, вокруг нашей земли натягивать. Тянули-тянули — веревки хватило на всю ширь эрзянской земли. После этого русский князь, как сейчас князь Куракин, нашим правителем стал.

Народ загудел, выражая свое неодобрение. Жрец взмахнул рукой, и из густого кустарника на Репештю вывели белого быка и белую овцу. Животных привязали у западных ворот. А в это время из шалаша, покрытого камышом, вышли пивовары и повара в ожидании приказаний старейшины. Люди стояли на коленях, с поднятыми вверх руками, взоры обращены в небо.

— Инешкепаз, Верепаз, ты нам подарил жизнь, сейчас подари светлые дни и счастье, — запел, растягивая слова, жрец.

— Светлые дни и счастье… — сотни голосов подхватили молитву.

— Ты, сотворивший вселенную, всю жизнь стоишь над нами, всегда показываешь нам верные пути-дороги.

— …показываешь нам верные пути-дороги…

— Излюбленный Бог наш, ты следишь за нашей жизнью и делами, удерживай же нас от нехороших помыслов и грехов.

— … и грехов…

Жрец перечислил всех небесных богов, каждому поклонился, перед всеми богами людей заставил землю поцеловать.