Тени колоколов
Шрифт:
Тикшаю пришлось открыть деду, что с ним стряслось.
Тот недовольно пробурчал:
— Так тебе и надо! Не лезь к боярыням под юбку! Знай свое место!
Когда стемнело, Тикшай вернулся в свою лесную избушку. Здесь жил когда-то монах-отшельник, одновременно и сторож морозовского леса. В прошлом году он умер, и в лесную глушь больше не ступала нога человечья, если не считать деда Леонтия и Тикшая.
Тикшай живет здесь второй месяц. Дед привез ему кое-какую одежонку, ржаной муки, соли и пищаль, которую достал неизвестно где. Возле избушки ходили кабаны, рыли землю, не боясь никого,
А тут ещё дожди зарядили, как назло. Крыша у домика худая, протекает. Сегодня ночью, пока спал, Тикшай промок до нитки. Утром решил наведаться в Приречье, Давно голоса человечьего не слыхал, людей не видал. Не знал он, что деда нет в поместье: поехал в Москву отвозить гостя Морозовых. Поэтому и пришлось Тикшаю ждать ночи, бродить по саду боярскому, скрываясь от посторонних глаз. А дождь, утихший было с утра, пошел вновь. Поднялся ветер. И опять Тикшай промок до дрожи.
Федосья Прокопьевна с утра успела искупаться в речке. И, наверное, уж в последний раз в этом году. Скоро Ильин день.
Боярыня, торопясь, одевалась на берегу, когда поднялся сильный ветер, по небу побежали темные тучи. Всё обещало бурю. И она не заставила себя долго ждать. Ветер усилился. Трещали стволы больших сосен, согнулись к самой воде прибрежные ивы. Федосья Прокопьевна с трудом завязала платок на голове — легкая ткань так и рвалась из рук, норовя улететь по ветру. Свирепым быком заревел гром, засверкали молнии.
Федосья Прокопьевна, борясь с напором ветра, еле добралась до сада, остановилась, чтобы перевести дыхание. Сад шумел как штормовое море.
На пороге летнего домика стоял Прокопий Федорович и тревожно вглядывался в глубь сада: не спешит ли домой дочь. Беспокойство его с каждой минутой усиливалось. Буря разыгралась не на шутку. Где-то в саду раздался треск — видимо, поломалась старая яблоня. Послышался крик, и сквозь пелену дождя показалась несущаяся галопом испуганная лошадь, сорвавшаяся с привязи. Оборванная уздечка моталась из стороны в сторону.
Наконец он увидел дочь. Мокрая, в прилипшем к ногам сарафане, мешавшем ей бежать, она изо всех сил боролась с ветром, который пытался ее свалить, сломать, как яблоню. Но стройное тело гнулось к земле, ноги неутомимо несли ее к дому.
— Ох, батюшка, еле жива осталась! — воскликнула Федосья Прокопьевна, увидев отца.
Он молча закрыл за ней дверь и прошел к окну, продолжая наблюдать за буйством природы. В эту минуту ослепительно сверкнула молния и раздался оглушительный удар грома, словно небо над их домиком раскололось на мелкие осколки. Федосья Прокопьевна вскрикнула и кинулась к отцу. За окном, как гигантская свеча, вспыхнул старый тополь. Отец был невредим,
даже спокоен.— Батюшка, что молчишь? — принялась тормошить его боярыня. — Скажи что-нибудь! Мне страшно…
— Всё в руках Божиих, дочка! Нечего бояться. Лучше молись!
Федосья Прокопьевна без сил опустилась на колени перед божницей, подняла глаза на грустный лик Спасителя.
Параша, осеняющая крестным знамением окна и двери, тоже присоединилась к хозяйке. Женщины молились долго и горячо. Прокопий Федорович стоял у них за спиной и поклоны клал поясные, степенные. Молился, как обычно, двумя перстами.
Гроза стала стихать, ушла в сторону Москвы, но дождь ещё лил, и сверкали запоздалые молнии. Гром из разъяренного быка превратился в добродушного ворчливого деда.
Федосья Прокопьевна, перебравшись в свою горницу, сняла с себя мокрую одежду, надела сухую рубашку и распустила косы, замотанные вокруг головы: пусть волосы высохнут побыстрее. И вдруг заметила мелькнувшую за окном тень. Подошла к окну поближе. За слюдой — лицо мужчины. Потом — рука и тихий стук. Сердце боярыни вздрогнуло:
— Кто там?
— Отвори, боярыня! Промок я насквозь.
— Кто ты?
— Открой, узнаешь!
Словно околдованная низким бархатным голосом, Федосья Прокопьевна ответила:
— Зайди за угол, там дверь. Сейчас отопру.
Спрашивая себя, зачем она это делает, прошла, крадучись, в коридорчик, открыла дверцу, ведущую в сад. Перед ней стоял высокий крепкий парень. Мокрая рубаха облепила могучие плечи, по светло-русым волосам стекали струйки дождя. Он в упор смотрел на нее. И тут только Федосья Прокопьевна вспомнила, что она почти нагая, в одной рубашке, с распущенными волосами.
— Что глаза пялишь? Бабу никогда не видел?
— Такую — впервые…
— Ишь ты, оценщик какой!.. Молодой, а ранний.
— Будешь ругать, боярыня, аль погреться пустишь? — Пока он стоял в дверях, на полу с него натекла лужа. Да и самой Федосье Прокопьевне стало холодно.
— Идем! Только тихо, услышат— греха не оберусь.
— Куда идти-то? Темно, ничего не вижу…
Федосья Прокопьевна взяла парня за руку, молча повела по коридорчику в горницу. Завела, усадила на скамью.
Ужасаясь своим словам и действиям, помогла незваному гостю снять мокрую рубаху, принесла с постели покрывало, закутала его.
— Так теплее?
— Спасибо, Федосья Прокопьевна, теперь не умру…
— Ты знаешь, кто я? А сам как сюда попал?
— Шел, шел и пришел… — горячим шепотом отозвался Тикшай.
Боярыня смущенно опустила взор, кровь в ней кипела, руки не слушались разума, они так и тянулись к парню — дотронуться до его мускулистых плеч, упругой гладкой кожи, мокрых густых волос.
— Ох, да ты босой?
— Сапоги на крыльце бросил. Грязные они…
— Надо же их немедленно просушить. Пойду принесу, сиди тихо. — И она выпорхнула из горницы от греха подальше.
В коридорчике наткнулась на Парашу. Обе от неожиданности испуганно вскрикнули.
— Ты чего здесь? — смутилась Федосья Прокопьевна.
— Я к тебе, боярыня. Боюсь одна спать. В окно кто-то заглядывал.
— Это тебе почудилось! Никого на улице нет. Иди ложись и меня не пугай, — строго приказала Морозова.