Тени таятся во мраке

Ладно. Выметайся, приехали. Буду тебя, царедворец, с Верочкой моей знакомить.

***

Высокие пристенные часы гулко отбили три удара. Темнота в комнате сливалась с мраком за окнами. Тяжелый, мутный туман висел над городом, укрывая его промозглой сыростью и какой-то щемящей душу, безысходной мглой. С непроглядного ночного неба уныло сеял мелкий снежок с дождем, оставляя на оконном стекле слезные потеки скорби. То ли по почившей в положенный срок зиме, то ли по безвременно уходящему миру.

Его миру…

Глубокой ночью проводив племянника ко сну, Сергей Александрович по чугунной витой леснице поднялся в старый рабочий кабинет. Не включая света, прикрыл дверь, подошел к окну и, со стоном сдавив ладонями виски, вжался лбом в стеклянный холод.

«— И что теперь? Как с этим всем быть? Сейчас — уже не знаю…

— Не знаешь, что делать, — ничего не делай, — бесстрастно откликнулось альтер эго.

— Так обожают говорить французы. И в результате имеют уже третью республику. И каждая — плод огромной крови и страданий.

— Возможно. Но что ты предлагаешь? Пойти по стопам тупиц Володи и Николаши?

— Если бы эти два дурака сначала посоветовались со мной, все можно было сделать аккуратно, умно и благопристойно. Тогда. Сегодня — уже поздно.

— Так уж и поздно? Почему?

— Даже если я дерзну пойти на силовое отрешение семьи покойного Сашки от трона, Зубатов, Дурново и как минимум половина гвардии, этого не поддержат. Я сейчас просто бывший генерал-губернатор второй столицы. И кое-кто поймет это как попытку сведения счетов. А это — позор вековечный.

— Не только они. И не только из-за твоей опалы…

Народ не поддержит. Сегодня люди голыми руками разорвут любого за Николая.

— Знаю. Эйфория от победы и царевых «подарков» такова, что нас просто растопчут.

— И? Значит, ты готов по-филосовски смотреть из окна на то, как через распахнутую им дверь, сюда, на эти улицы, врываются кровавые демоны?

— Нет…

— Что же тогда?

— В конце концов, с такой дрянью, как костный туберкулез, мне все равно долго не протянуть…

Четвертый этаж. Или «Браунинг», подарок Феликса. Вещь безотказная…

— Грех смертный. О душе подумай.

— Я просто ищу выход.

— Это трусость, а не выход. На кого ты бросишь Эллу, своих?..

— Теперь мы будем всех жалеть, да? Не пропадут…

То, что сейчас начинается в России — невыносимо! Можно с ума свихнуться, если не восстать против этого кошмара.

— «Невыносимо, свихнуться, кошмар!..» А вдруг у них все получится? Что тогда?

— Мне бы Мишкину уверенность. Но шансы призрачно малы. Народ к этому не готов.

— Думаешь? А ведь это — русский народ. Не забывай: великое видится на расстоянии.

— Предлагаешь сдаться? Уехать? Трусливо сбежать? Это же бесчестие…

— Почему? Ты никого не предаешь. Война закончена. Отставка принята. Сейчас ты волен как птица. Так что, это как раз и есть — самое разумное решение.

— И в чем же его «самая разумность»?

— В том, что тебе вчера посоветовал Сережа.

— Молча посторониться с их пути? Забыв наказы брата? Забыв о гордости и чести!?

— Если не готов принять их начинания, — сохранишь руки чистыми, а репутацию не запятнаной. За их возможные провалы никто не посмеет возложить ответственность на тебя, а время все расставит по местам. И ты вернешься. С высоко поднятой головой.

— Значит, в Дармштадт?

— А что, есть другие варианты?..»

Глава 5

Глава 5. Альянс с видом на Финский залив.

Териоки — дачный поселок под Санкт-Петербургом. Апрель 1905-го года

— Здравствуйте, любезный Сергей Васильевич! Примите глубочайшую благодарность за то, что откликнулись на мою просьбу. И тотчас решили приехать, не взглянув, что на дворе суббота. Да еще в этакую даль, — Петр Николаевич Дурново[1] крепко пожал руку Зубатову, едва тот выбрался из своего экипажа, и с учтивой улыбкой осведомился, — Я не слишком отвлек Вас от домашних дел? Вечерних планов не разрушаю?

— Здравствовать и Вам, Петр Николаевич. Спасибо, что вытащили подышать свежим воздухом и на такую замечательную красоту полюбоваться. В Териоках я года три не был.

Да и какие у меня могут быть домашние дела? Я же пока из Владимира никого сюда не перевозил. Некогда. Спать и то пока больше на службе приходится. Дел иного свойства, не семейных отнюдь, — просто не впроворот. Может статься, что только к середине лета мои в Питер переберутся.

— Значит, холостякуем пока? — начальник департамента полиции МВД с хитринкой подмигнул своему собеседнику, — Но тяжко, поди, приходится без домашнего-то супца-борщика? Как поживает Ваша супруга, остальное семейство?

— Спасибо. У моих, слава Богу, все в порядке. А Ваши как?

— Тоже не болеют. Тьф-тьфу, чтоб не сглазить. Кстати, а как там Владимир дышит? Я ведь, страшно подумать, четверть века, почитай, как уехал оттуда.

— Стоит Владимир-град. Все как обычно: грязь и пыль летом, сугробы да мороз-трескун зимой. Клязьма течет. Колокола звонят. Вишенка моя, наверняка уже начинает цвести. Сейчас самая пора. Я ведь, грешным делом, как в 1903-ем от господина фон Плеве полный афронт со службы получил, садоводством баловаться стал. И, Вы не поверите, но несуетное это занятие здорово увлекает. Вот, задумал и здесь кое-что посадить, опасаюсь только, что климат для хороших вишен и слив сыроват.

— Да, Сергей Васильевич, погоды здешние своеобразны. Вишенка, говорите…

Но Вы, мой дорогой, — романтик, как я погляжу. Дел-то у нас тут действительно — не впроворот. Нам сейчас с Вами, по большей части, предстоит сажать не столько вишни да яблоньки-грушки, сколько фруктов-ягодок совершенно иного свойства. В Шлиссельбург, да в Петропавловку, в том числе. Думаю, что местные условия им скорее — в радость. Все приятнее, чем сибирские морозы.

— А Вы шутник-с, однако, Петр Николаевич.