Тени в раю

– Артур, зачем такая интенсивность? Ты же не уголь добываешь, а прикасаешься к великому и прекрасному. Послушай доброго совета опытного ловеласа – сбавь обороты. Вот всему вас надо учить, эх! Молодежь-молодежь… Ничего в жизни не понимаете!

Женский визг резанул барабанные перепонки (лучшая реплика сексапильной Жанны!), а потом наступила напряженная пауза, которую нарушила моя предупреждающая фраза:

– Не надо шума, капитан. Будьте любезны остаться в таком виде, в каком я вас застал. Меня не интересуют ваши откровенные прелести, поэтому можете расслабиться.

Скрипнула продавленная кровать, и наконец пришло время главного испытания – заговорил Прелясковский собственной персоной:

– Что тебе надо?

– Должок, – коротко бросил я.

На что голос капитана возразил:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь?..

На этом месте я выключил диктофон, добавив от себя:

– Думай, Артур, думай. Или через час в горной избушке, или через полтора на жестких нарах?

В динамике повисло угнетенное молчание, которое для меня было слаще самой прекрасной музыки. Казалось, что явственно слышен скрип заработавших мозгов оппонента.

Наконец он спросил:

– Что ты за это хочешь?

– Как всегда, – охотно отозвался я, – то, что тебе не принадлежит.

– Хорошо, – удрученно произнес опер и повесил трубку, разродившуюся тяжким бременем коротких гудков.

Мне надо было торопливо убираться, хотя я был уверен почти на сто процентов, что на этот раз опергруппы не предвидится.

Вернувшись в номер, я встретил там взволнованную соседку, которая нетерпеливо спросила, жадно затягиваясь пахучей сигаретой:

– Ну что, клюнул?

Вместо ответа я удовлетворенно поднял вверх большой палец сжатого кулака.

Она облегченно выдохнула и спросила:

– Что теперь?

– Теперь сиди в кустах и жди награды, – улыбнулся я.

Женщина надулась, порывисто встала из кресла и направилась к выходу. Прежде чем захлопнуть дверь, она в сердцах бросила:

– Вот так всегда у вас, у мужчин, – побаловался и бросил.

– Не сердись… – Мои слова потонули в громком стуке захлопнувшейся двери.

Через полчаса я был в назначенном месте, заняв позицию перед въездом в тесный дворик завлекательной избушки.

Если бы капитан решил приехать не один, я бы вовремя заметил это и имел бы возможность ретироваться через густые заросли шиповника.

Но все оказалось так, как я и предполагал, – Прелясковский прибыл в гордом одиночестве на служебной машине.

Выйдя из салона, капитан внимательно осмотрелся и поставил на капот знакомый кейс. Осмотрелся еще раз, взял кейс в руки и неспешно прошелся вокруг машины. Когда правоохранитель проходил мимо зарослей, я ловко накинул на его шею заранее приготовленную удавку и буквально выдернул Прелясковского на себя, как опытный ковбой выдергивает из стада бычка звенящим лассо.

Капитан засучил ножками, надсадно захрипел и вцепился в веревочную петлю, выпуская из рук кожаный чемоданчик. Про спрятанный за поясом пистолет он и думать забыл – все его силы были отданы тому, чтобы хоть как-то ослабить сжимавший горло аркан.

Слегка, только для того, чтобы придать ему бодрости, я саданул рукояткой пистолета по темечку и подхватил обмякшее тело.

Мне пришлось долго приводить его в порядок. Я уже отчаялся услышать от опера хоть слово, но он, как бы опровергая мои сомнения, подал робкий голосок:

– Ты?

– Какая у нас плохая зрительная память…

С Прелясковским едва не приключился сердечный удар. Меня, впрочем, не очень заботили пульс и артериальное давление неприятеля, поэтому я слегка двинул его по не успевшей зажить челюсти, сопроводив действия словами:

– Ну что, говнюк, допрыгался? Я ведь могу тебя запросто пришить – мне это раз плюнуть. Но я человек слова: обещал честный обмен – получите вашу кассету.

Наверное, до его покалеченных мозгов все доходило только на четвертые сутки, так как он запричитал:

– Ты не можешь меня убить… не можешь убить… не можешь…

– Пластинку, что ли, заело? – насмешливо переспросил я, держа в зажатой ладони не взятую им пленку. – Так можно подправить иголку. – Мой сжатый кулак завис над его лицом.

Но он интенсивно закрутил головой, при этом повторяя те же слова:

– Не можешь убить, потому что внизу ждут мои ребята, которые разорвут тебя на части…

– Это те, которые неравнодушны к моей заднице? – нагло переспросил я, напоминая собеседнику давний разговор.

– А где уверенность в том, что у тебя не осталось еще одной копии кассеты?

– Можешь не волноваться, – отозвался я, – потому что это уже не важно.

Пока Прелясковский размышлял над моими словами, я поставил его на ноги и подтолкнул к машине стволом, приказав сесть за баранку и отправляться к Кораблеву, пообещав, что великодушно разрешу послушать запись в автомобильном магнитофоне.

Усевшись на пол между передним и задним сиденьями, я угрожающе произнес:

– Смотри, капитан. Одно неверное движение, и ты отправишься на встречу со Шрамом.

Но Артур вовсе и не собирался выделывать кренделя – в моей чрезмерной крутости он уверился окончательно и бесповоротно. А экспериментировать на собственной шкуре ему показалось не с руки, поэтому мы благополучно миновали засаду и минут через двадцать въехали в ворота кораблевского особняка.

Передача денег онемевшему от счастья Анатолию Ивановичу была похожа на вручение переходящего Красного знамени заслуженным дояркам передового колхоза. При этом обескураженный капитан играл роль экспромтом – изображая из себя счастливого председателя того же колхоза, гордого и за собственных работниц, и за бычков, которые напряглись, приумножая победные удои.

Наивный Кораблев тут же пригласил всех к столу, и ментяра Прелясковский – это же надо, какая наглость – был готов охотно принять предложение, но я ответил за него, произнеся:

– К сожалению, у капитана служба, поэтому он вынужден откланяться.

Пробурчав нечто более чем невразумительное, оперок зашагал к машине, сопровождаемый моей скромной персоной, которая из кожи вон лезла, чтобы угодить мужественному офицеру.

Когда мент уселся за руль служебного автомобиля, я протянул ему обещанное и произнес: