Тентажиль

– Себе?

– А кому же? В этом-то все и дело, что мы чаще спрашиваем о чем-то других, не себя. А ведь сами знаем ответ. Правильный ответ - он внутри, только не всегда вылезает наружу. Надо просто поверить в то, что ты сам знаешь его... Ну так как?

– Что как?

– Чего бы тебе хотелось всерьез, по жизни? В твоем возрасте на такой же вопрос я ответил: всего!

– Вообще-то... честно говоря, не знаю. Ну или... да нет, не важно.

– Ну-ка, цепляй эту мысль за хвост! О чем ты сейчас подумал?

– Да ладно...
– парень отвернулся к стене и щеки его заалели.

– Ты говори-говори, не стесняйся. Мне - можно.

– Ну...
– Егор поднял голову, взглянул на своего собеседника и подумал что, похоже, ему в самом деле можно доверять.
– Я не хочу жить, как все.

– Это как?

– Ну, чтоб все было, как у всех: деньги там, всякие должности, иномарки и прочее. Женщины...

– Вот это здорово: в первый раз вижу парня, который не хочет денег и женщин!

– Да нет, не то чтоб совсем...
– тут Егор вконец стушевался и сконфузился.

– Ага, немножко денег все-таки не помешает? И ка-а-пельку женщин! расхохотался Федор Ильич, откидываясь на спинку стула и показывая ряд ровных белых зубов.
– Прости, я смеюсь вовсе не над тобой, скорей над собой.
– Он посерьезнел и упершись руками в колени, нагнулся к Егору.
– Ты хочешь, чтобы все было настоящее? Без фальши? Чтоб не рвать жилы всю жизнь только ради того, чтоб доказать, что ты не хуже других?

– Я хочу... чтоб было классно! Ну, интересно.

– То есть, сам процесс важнее, чем результат?

– Не знаю. Наверное...

– Да, брат, мы с тобой два сапога пара. Я вот тоже хотел, чтоб жизнь была интересная. И было такое, да! Да, что там, мне казалось, что я сердце города, что во мне - его пульс, его ритм. Мои успехи были его успехами, а мои провалы он ощущал, как свои.

– Как это?
– удивился Егор.

– Понимаешь, я режиссер. У меня был театр. Очень хороший театр! О нем знала вся страна и даже многие за её пределами. Знаменитый был театр, скажу я тебе! И я был знаменит. Здорово знаменит! Мой театр мог поспорить с любым столичным - московским, питерским... Блестящая пресса, рецензии в центральных газетах, обзоры в журналах, беседы со мной... Я купался в славе, обо мне снимали телепередачи, и многие известные режиссеры кусали локти, понимая, как им далеко до меня... До моего таланта, удачливости, смелости...

– А потом?
– затаив дыхание, спросил Егор.

– Потом я решил, что мне этого мало - пора перебраться в столицу. Болезнь провинциала: в Москву, в Москву... Я бросил театр. Бросил все. Уехал. Меня приглашали на постановку многие, очень многие... я выбрал МХАТ.

– И что?

– А ничего.
– Федор Ильич соскочил с подоконника, захлопнул окно и, пошарив в кармане куртки, висевшей у входа на гвоздике, достал смятую пачку "Беломора".
– Вот, опять курю, а ведь бросил. Пять лет назад.

– Федор Ильич, а вы... вы правда сами все это бросили: ну, театр, город, все! И вот так рванули на пустое место?

– Понимаешь, все сложно.
– Он закурил и стал мерить комнату быстрым упругим шагом.
– Можно сказать, что... да, пожалуй, так будет правильно! что я как бы перегорел. Сжег пробки. Что-то внутри щелкнуло и... не в ту сторону меня потянуло. Показалось, что могу больше. Хотел доказать себе, что одолею и это - барьер столичности, эту кривенькую ухмылку столицы: фи, провинция! Думал, перерос свой театр, свой город. Мол, подавай покруче! Дурак!

– Почему? Ведь это нормально, когда хочется большего.

– Да, но что такое большее в творчестве? Больше спектаклей, картин, книг, ролей? Или все же их качество? Да и качество - слово неподходящее. Их живое тепло, понимаешь? А оно появляется, когда кровь свою в них перельешь, когда этим переболеешь... Вот скажи мне, друг милый, что это: если у тебя все внутри замирает, когда ты смотришь спектакль? Когда ты, пускай на пару часов, выламываешься из своей жизни и сталкиваешься с чем-то таким, чего в ней нет, а? Это что, качество - такой вот спектакль? Мастерство режиссера? Нет, старик, это тайна! И как оно получается, никто не знает.

– И даже вы?

– Я хороший ремесленник, я знаю, как поставить спектакль. Но не знаю, почему с каких-то моих спектаклей люди выходят потрясенные, все какие-то перевернутые и... живые, совершенно живые: с них слетает эта защитная оболочка, броня, за которой мы прячемся! Они чувствуют как в первый день, понимаешь! Душа глаза отрывает! А на других спектаклях этого нет. Те же актеры, та же пьеса, а все - не так. Мертвая ткань. Жизни нет. Вот почему это? Я, конечно, кое-что начал улавливать, но...

– Но об этом старались не думать?

– Понимаешь, устал я все время тянуть себя за уши. И так получилось, что тайна театра... я перестал звать её, ждать... Изменил ей. Мечтать перестал. Я забыл про то, что театр - это чудо. Просто устал. А Москва... она меня обломала. Не получилось, да. И это плата, понимаешь, плата за то, что я себе изменил. А верней испугался.

– Чего?

– Что со мной все кончено. Что я выдохся. Что все лучшее: годы, спектакли, женщины - позади. Мне показалось, что я, как пустой стакан. Был полный всегда: вот проснусь, гляжу - полный. И давай глотать. Или цветы поливать - не суть. А однажды раз: проснулся, а там ничего! Думал, источник-то не иссякает. А он взял и издох. Вот от этого я и сбежал испугался, что все увидят. Решил, что встряска, экстрим меня подхлестнут и вперед, в Москву. А она - хлесь по роже! Не вышло, прогнали... Я сторожить. Вот теперь сижу, думаю... "Молчи, скрывайся и таи..." А ты говоришь, интересно... Выходит, и это не главное. Нужно что-то еще.

– Но все-таки, что?

– Может, милость Божья?

Федор Ильич так поглядел на Егора, что у того сердце дрогнуло: во взгляде этого сильного взрослого человека была... мольба. Какая-то детская. Точно он, Егор, мог вернуть ему эту утраченную милость.

– Федор Ильич, я...
– он не знал, что сказать, но понимал, что молчать нельзя.

– Не беспокойся, я в порядке, - поднял тот руку.
– Кофе хочешь еще? Нет? А знаешь...
– внезапно какая-то странная улыбка мелькнула у него на губах.
– Что если нам попробовать?

Егор почему-то сразу завелся. Он готов был согласиться на все, что бы ни предложил этот удивительный человек, который был так откровенен с ним парнем с улицы...

– Хочешь немножечко поиграть?

– Во что?

– В театр. В жизнь. Что-то понять, почувствовать... такое, чего пока ты не знаешь.

– Пойди туда, не знаю куда? Класс!

– Класс, говоришь? Хорошо! Может, это как раз то, что нужно.

– Для кого?

– Для меня. Для тебя. Для нас! Для кого-то еще... Мы попробуем поиграть в театр. Ты сможешь собрать ребят, человек пять-десять?