Теория бессмертия

— Общий дух. Это всё, что там впереди останется от человека. И он, конечно, тобой очень заинтересуется.

— Через тысячу лет, когда мой диск прочитают, общий дух уже не будет иметь ничего общего с общественным сознанием. Даже сейчас, общий дух не есть общественное сознание, так как у него нет адекватного сознания самого себя, как такового.

— Тебя не прочитают никогда. Полчаса назад я курил у окна и просто хотел умереть. Я даже спиной чувствовал, как ты уходишь от меня. Мне страшно за тебя. Там, в будущем никогда не будут оживлять людей из прошлого. Такое у них там будет правило. А мы лезем туда со своими шмотками. Это опасно. Я ведь знаю, на что ты надеешься.

— Правильно, я надеюсь на какого-нибудь придурка, который нарушит те правила.

— Ты даже не стесняешься и говоришь об этом.

— Какой ты ещё не взрослый. На Земле ты ничего не получаешь даром и ничто не остаётся у тебя навсегда. Ни боль, ни любовь.

— Я знаю, что ты рано или поздно подыщешь кого-нибудь другого: какого-то супермена — завтра, или придурка через тысячу лет. Ты пройдёшь сквозь меня, как пуля, как молния, оставив во мне только боль и страдание.

— Давай с тобой вспомним, как в повести «Леопард» Виктор Рид описывает борьбу с болью раненого война. Этого война звали Небу. Когда пуля прошла насквозь и кровь била из обеих отверстий раны, он встал на колени и наскрёб земли, и замазал рану. А на его лице не отразился ни испуг, ни боль. Вот это, я понимаю, мужик!

— Ты меня бросишь, бросишь!

— Виктор Рид придумал для боли фантастический синоним. Он превратил боль в жука. Пуля, оказывается, оставила в ране жука.

— Ты меня бросишь, и я умру.

— Прошло несколько дней. Воин стал разговаривать с жуком, также, как ты со мной. Жук сидел в ране и царапался как леопард.

— Мы никогда не увидимся.

— Прошло ещё несколько дней. В ране началось воспаление. Жук в ране отрастил бороду. Он стал старше. Он стал цепляться когтями за внутренности. Боль стала пениться в животе.

— Этот Виктор Рид очень близко подошёл к разгадке тайны бессмертия. Его воин, в какой-то момент… Небу исчезает из его повести как человек, а вместо него в начинает жить и действовать его человеческая фогонма.

— Боль — это некий химикат? Преобразователь ржавчины. Растворитель души.

— Нет. Ты перечитай, Таня, ещё раз эту повесть Виктора Рида, только хладнокровно и внимательно. В повести неотлучно с раненым воином всё время находился мальчик, сын белой женщины. Очень вероятно, что, может быть он — ключ к разгадке.

— Ты хочешь сказать, что через тысячу лет оживу уже не я, а моя фогонма?

— Я об этом сегодня думал, когда стоял у окна и курил. Грамматическое время твоих безумных мечтаний уже в будущем: в будущем ты сделаешь то-то и то-то. Твоя душа, которая ночью соединялась с моей, — теперь далеко и с каждой минутой всё отдаляется и отдаляется, что ты уже не я, не моя боль, не моё наслаждение, и моей душе уже не догнать тебя. Ты уходишь навсегда. Я курил, потом что-то тебе сказал. А ты ответила: «Забудем про смерть». Я оглянулся и встретился с твоим взглядом. В твоём зелёном и безмятежно одиноком взгляде, я увидел твою, покидающую меня душу, она смотрела на меня с состраданием, она прощалась со мной навеки.

— Тебе показалось. Бессмысленные события, которые почти не происходят, часто кажутся значительными и нагоняют больше зуда на суеверно-влюблённого человека, чем события обоснованные.

— По-настоящему бессмысленные события начнутся с того момента, когда мы закончим писать этот проклятый диск.

Глава седьмая

Было уже позднее зимнее утро, когда следователь городской прокуратуры Александр Голиков достал из металлического шкафа папку с документами по уголовному делу и вызвал подозреваемого. Это дело, из-за изменившихся обстоятельств, ещё вчера надо было передать следователю милиции, но Александр Владимирович был занят, поэтому дело так и пролежало в его шкафу до истечения срока меры пресечения подозреваемого.

Он ждал, когда приведут на допрос Сиверина, и с презрением глядел на серую папку.

Также как и в жизни, всё в этом уголовном деле было нелепо. Сначала милиционерам показалось, что потерпевший скончался на месте, поэтому на место преступления вызвали его, следователя прокуратуры, однако, когда он прибыл на место происшествия, скорая помощь уже увезла потерпевшего в третью городскую больницу. На следующий день, ещё до того, когда на допрос к нему был доставлен подозреваемый, Александр Владимирович позвонил в больницу и узнал состояние Соколова. Ему сообщили, что нож всё-таки задел сердце, потом, после операции у больного начался отёк лёгких. Поэтому, шансов у него, что выкарабкается, пока очень мало.

Ни сразу, не после разговора с врачом, Александр Владимирович постановление о привлечении Сиверина в качестве обвиняемого писать не стал. Не повлияло на его решение даже то, что при задержании, и на первом допросе Сиверин сразу во всём признался.

Александр Владимирович просто отправил Сиверина в камеру на десять суток, в надежде, что, посидев и подумав, он изменит свои показания, а дело поставил на полку в металлический шкаф, рядом с другими делами.

Но Соколов выжил. Он остался жив только потому, что человеческое сердце иногда поступает как раз наоборот, и к смерти оно относится самым непримиримым образом: так что ум и даже наука часто должны вымаливать себе у судьбы прощение за преждевременные похороны…

Теперь, снова перелистывая тощую папку, произвольно останавливаясь и прочитывая некоторые места из протоколов дознания, Александр Владимирович чувствовал, что недоволен результатами собственного расследования уголовного дела о нанесении Сивериным тяжкого телесного повреждения поэту Соколову.

Почему-то он сразу заподозрил, что Сиверин берет на себя вину за кого-то другого. Да и сейчас, по прошествии некоторого времени, просматривая снова материалы следствия, он был уже почти уверен, что Сиверин себя оговаривает. И вообще, очень вероятно, что эта компания, каждый из этих троих, включая потерпевшего, знают злодея, и скрывают его.

Свидетели (пожилая семейная пара — совершала вечерний моцион во дворе дома и школьница — тоже, выгуливала собаку), настаивали на следующей последовательности событий: Светлана Адамовна и Соколов вошли в подъезд не сразу. Они остановились у дверей и вроде о чём-то как будто спорили, или договаривались, а Сиверин стоял и наблюдал за ними от угла дома, особенно он не прятался, и к стене не прижимался, стоял на свету, но Соколов и Светлана Адамовна, будто специально, может действительно, его не замечали.

Когда Светлана Адамовна и Соколов вошли в подъезд, Сиверин тоже двинулся по направлению к подъезду, но он шёл, не спеша, а побежал лишь только тогда, когда из подъезда раздался женский крик. Он заскочил в подъезд и почти сразу оттуда вышел, пятясь и обнимая Соколова, потому что тот почти висел на его руках. Сиверин тут же положил Соколова лицом в снег, причём получилось так, что ноги Соколова остались в подъезде, и дверь, хоть и на пружине, но из-за этого полностью не закрылась. Сиверин сначала стал, было, звать на помощь, но потом что-то или кого-то увидел в подъезде, испугался и убежал.