Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
Я терялся, не знал, что выбрать и предпочесть. Угадать, какой изыск ожидает в судке или кокотнице — было невозможно. Помнится, на одном из первых приемов, узнав, что на блюде — весь в норковой шубе, лежит карп, я отказался от простенького угощения. Официант, смерив меня взглядом, полным презрения к моей непросвещенности, сказал:
— Это не просто карп, а карп подкаменный…
Действительно, вкус рыбы оказался тончайшим…
Особо надо упомянуть напитки: ямайский девяностоградусный белый и коричневый ром, шампанское "Вдова Клико" и "Вдовец Трико", испанские портвейны, шотландские виски столетней выдержки и коньяки из провинции Ив ди Кюсто…
Каждый мог глушить стаканами что пожелает…
У многих пищеварение расстраивались
Для нестойких и слабых кишками в дальнем углу поместья, за бамбуковыми зарослями, был устроен экзотический аттракцион: таежные туалеты. Ах, как тонко и точно Маркофьев понимал человеческую психологию, как верно этот сын своего времени и породившей его страны расправлялся с разжиревшими и разнеженными в комфорте западными дебилами.
— Наша жизнь грубее, чем ваша, а потому мы более закалены для преодоления трудностей, чем вы, — втолковывал он гостям. — Грубее наши трубы, наш водопровод вынужден работать в более трудных климатических условиях. Грубее наша канализация. У вас изобрели растворимую туалетную бумагу, а в нашу сточную систему бросают щепки и кости, не говорю уж об апельсиновых корках и яблочных огрызках… Но наша канализация справляется! У нас в магазинах всегда в продаже "таежные туалеты", набор из двух кольев — один вколачиваешь в землю и вешаешь на него телогрейку, а вторым отбиваешься от волков, а у вас, в Европе и Америке, на два часа горячую воду отключат, так вы и лапки вверх и помираете. Неудивительно, что мы разгромили фашистов под Москвой, "таежными туалетами", колами отбиваясь от танков… Мы созданы, работали работаем с большим запасом прочности и надежности, чем вы…
Все желавшие могли посетить приветливо шумевший кедрами и орешником уголок и облегчиться, отбиваясь от всамделишных волков, их доставили из Сибири и держали голодными, они рыскали внутри обнесенного частоколом загончика с буквами "М" и "Ж" над входом и нападали на прибегавших сюда любителей острых ощущений.
— Как ни крути, — говорил мне Маркофьев, сопровождая гостей в эту так называемую русскую зону, — они все, вся Европа и Америка, будут оставаться для нас дойной коровой. Мы их будем доить и снимать с них накопления жирка и молочка. Что для их спортивной формы тоже совсем неплохо. Ну, а мы, вечно голодные и воинственные, будем для них вечной острасткой, не позволим им почивать и расслабляться. Этот расклад сил в мировой истории никогда не изменится: они будут глупой толстой пищей, мы будем вечно голодным волком. Из этого и надо исходить…
Как непохоже было его поведение на прежнее поведение за границей! Он теперь требовал, настаивал, брал на крик…
А раньше…
Вспоминалась наша студенческая поездка по линии научного общества в Польшу. Маркофьев ехал как председатель этого самого СНО, я — как первый заместитель и спичратер председателя. В первый же вечер мы здорово напились на Маршалковской. Так напились, что еле добрели до гостиницы. А, добравшись, не могли попасть ключом в замочную скважину двери нашего номера. Маркофьев лег на коврик возле лифтов и мгновенно уснул. Я попытался устроиться с ним рядом, но меня прогнал разбуженный храпом Маркофьева жилец из номера напротив. Самого храпуна, видя его внушительную комплекцию, он будить не решился. Позвать дежурную или администратора я боялся. Увидев, в каком мы состоянии, служащие отеля могли поднять скандал, сообщить о нашем пьянстве в Международный Центр студенческого творчества или в наш институт. На дворе стояли суровые коммунистические времена: за подобный прокол мы, молодые строители прогрессивного общественного строя, могли поплатиться научной карьерой и сделаться невыездными…
Возможно, вся история с запертым номером, в который мы не могли попасть, была подстроена администрацией гостиницы именно в расчете на нашу
трусость. Утром, едва пробудившись и вновь не сумев отомкнуть дверной замок, Маркофьев ушел похмеляться. Я же призвал дежурную по этажу, которая с легкостью отперла заклинивший запор. Натерпевшись за ночь, я устремился в туалет. И, едва прикоснулся струйкой к белой фарфоровой чаше унитаза, сразу же, кажется, просто одним журчанием повалил ее на бок. Унитаз, как подрубленный пень, упал на кафельный пол. В ту же секунду в номер ворвалась свора представителей отеля, они дико закричали и стали требовать возмещения ущерба. После практически бессонной ночи и с похмелья я плохо соображал. К тому же — надо мной висел страх, про который я упомянул. Меня могли ославить, опозорить, обо мне могли сообщить в посольство! И я раскошелился, отдав все деньги, что у меня при себе нашлись.Довольные вымогатели удалились, я продолжал скакать на одной ножке, поскольку чинить поваленный унитаз никто не собирался, а вернувшийся повеселевший Маркофьев, глядя на меня, расхохотался.
— ТОЛЬКО ПОКОЙНИК НЕ ССЫТ В РУКОМОЙНИК, — жизнерадостно сказал он и тут же, на моих глазах, продемонстрировал, как это делается. А потом начал возмущаться. — Они взяли тебя на пушку, а ты сдрейфил… Как еще можно прикасаться к унитазу, если не всей массой? Ты, что ли, должен над ним парить?
Он хотел идти и требовать назад мои злотые, но я его не пустил.
Широту моего друга, впрочем, невозможно было обрисовать. На нем было обручальное кольцо (он уже был женат на Лауре), это кольцо он обещал подарить девчонке-официантке, с которой познакомился, похмеляясь, и теперь привел ее с собой в номер, но в изменившейся ситуации решительно отдал кольцо мне и сказал:
— Иди продай, тут у них золотишко неплохо идет, а мы останемся в номере, раньше, чем через два часа не возвращайся… Разочарованной девчонке объяснил: — Пойми, я должен выручить друга… Это святое. Тебе я пришлю из России другое, с вот таким бриллиантом…
Я отказывался взять столь необдуманный дар, но Маркофьев вытолкал меня в коридор и зашептал:
— Только попробуй его продать… Я тебе голову отвинчу…
И был прав, потому что обручальными кольцами не торгуют… Я об этой плохой, ведущей к распаду семейного союза примете тоже слышал.
— Лучше подарю эту веригу другой дурашке… Дежурной с первого этажа… Такая у нее сочная попка… — сказал он.
Не без удовольствия вспоминая нашу польскую поездку, он рассказывал:
— Я на то кольцо поймал их штук десять… Доверчивых дурех… Покажи им колечко — на все готовы… Глупые… Как золотые рыбки… Только старик-маразматик мог золотую рыбку отпустить, когда она выполнила его желания. Я бы ее после этого зажарил.
Это было еще одно блюдо его меню: жареные в сметане золотые рыбки. Их приносили на золотых подносах и раскладывали вдоль столов похожими на вязанки хвороста ворохами…
Ловили щук во рву. Охотились на пятнистых оленей, которых Маркофьев расплодил в своем парке. Били уток и лебедей на озере, которое он вычистил и украсил водяными лилиями и кувшинками, лотосами и незабудками.
— Тоскую по России, — говорил он. — А также по Индии и Чехии, где полно фазанов. По притокам Ганга и Дунаю, где рыбы почти не осталось… По Гималаям и Пику Коммунизма… Где водятся редкостные горные архары… То есть, проще говоря, опять-таки козлы…
Новым его изобретением, наповал сразившим приезжавших воротил и воротилиц, стал скромный столик для игры в наперсток, его Маркофьев утвердил на малахитовом постаменте посреди специально воздвигнутого в парке шатра и сам выступал в роли зазывалы и фокусника. Он и точно был прирожденный факир. Я никогда не мог угадать, под каким стаканчиком (читай — наперстком) находился шарик. И гостям это тоже не удавалось. Завороженные моим невезением (я, по просьбе Маркофьева, первым ударялся в игру) и собственным азартом, они спускали миллионы.