Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)

– Питеры, – охнул Киряк, отступая в коридор. За ним последовали еще несколько стрелков.

«Западня», – вспыхнуло у меня в мозгу и тут же погасло.

Нужно действовать.

Я метнулся к окну, за подвешенное тело. Звук пуль, врезавшихся в одеревенелое мясо, напомнил частый дождь.

За снежным маревом, на другой стороне улицы, промелькнули тени; выпустив автоматную очередь, я с наслаждением услышал резкий вскрик.

– Конунг, надо сваливать! – крикнул Белка. Он подполз к окну по-пластунски, и, упираясь головой в радиатор, смотрел на меня из-под шлема.

Белка прав.

Расстреляв остатки обоймы, я опустился на липкий от крови пол, на четвереньках отполз от окна.

Отряд ждал в коридоре. Я не увидел лиц своих людей, стрелки точно превратились в безликие фигуры, которые я обязан сохранить. Потные тела, оружие в руках, горячее дыхание, но лиц нет.

– Конунг, что нам делать? – выдохнул Киряк.

Я увидел лицо бойца – обыкновенно красное, а в это мгновение – белее снега. Стрелки моего отряда настороженно смотрели на меня. Снаружи доносилась пальба.

Внезапно все стихло, неотвязная, липкая тишина спеленала нас, точно муху паук. Мне показалось, что я слышу биение собственного сердца и неровный хор двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с улицы донеслось:

– Эй, конунг, или кто там у вас главный?

Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного, упивающегося властью человека.

Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.

– Ты оглох, б…, обосрался от страху, москвитская падаль?

Хохот нескольких десятков глоток.

– Конунг, не отвечай, – шепнул Белка.

Я махнул рукой: оставайтесь на месте – и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:

– С кем я говорю?

За окном стихло. Через мгновение – тот же голос.

– Не тебе вопросы задавать, москвит!

Злость и отчаяние душили меня.

– Тогда пошел на хер, питерская мразь.

Мой собеседник вдруг засмеялся – противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.

– Не кипятись, воробушек, – крикнул он, – гнездо уже разворошили. Я – конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.

– Ахмат, конунг отряда москвитов.

Молчание.

– Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? – в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. – Мой отряд здесь со стандартной миссией.

Тишина.

– Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…

– Срал я на отца Афанасия, – заорал Кляйнберг. – Ты мне зубы не заговаривай, гнида!

Он умолк. Я тоже.

– Твои люди сами притащились ко мне, – первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, – Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.

Снова хохот питерских глоток.

– Я не хочу крови, конунг, – уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. – Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.

Я засмеялся:

– Ты за дурака меня принимаешь, конунг?

– Знал, что так ответишь, Ахмат, – крикнул Кляйнберг. – Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.

– Тамбовский волк тебе кореш!

– Какой волк? – удивился питер.

Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.

– Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!

– Так же и ты, Кляйнберг!

Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, – привычка.

– Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб… Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, – все дела! Вы, москвиты, любите обжираться…

– Поднимись сюда и посмотри.

– Повременю, – отозвался Кляйнберг. – Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?

– Хватает, – соврал я. Подумав, добавил. – Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.

– Я рад этому, – голос Кляйнберга был вполне искренен. – Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.

– В таком случае, закончим пустой треп.

Я повернулся к дверному проему.

– Постой, конунг, – крикнул Кляйнберг. – Ты кое-что запамятовал.

– И что же?

– Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?

6. Поединок с Пашей

Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:

«Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат поединка – непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации».

– Я не знал, что питеры практикуют поединки.

– Ты многого о нас не знаешь, конунг, – отозвался Кляйнберг. – Вы, москвиты, заносчивый народ.

– Послушай, – крикнул я. – Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть…

– Зачем тебе?

Я не ответил.

– Черт с тобой, слушай – донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга. – Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, – он умолк на мгновение, припоминая. – Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.