Теплая вода под красным мостом

Я опять впал в сон… Образовав колонну из четырёх велорикш, мы двигались по дороге вдоль плотины. На телах всех членов нашей четвёрки — Дзуон, Ха, Ньема и моём — гнездились вши одной и той же разновидности. Каждый из нас держал в руке, как фонарик, синий цветок с сидящим в нём светлячком. Мы проехали мимо старухиной чайной лавки под открытым небом. Она помахала нам рукой. Её лампа цвета пузырника отдалилась и вскоре исчезла во мраке. Наша колонна продолжала двигаться по дороге, надеясь лишь на синие цветы-фонарики с устроившимися в них светлячками.

Фортепианная струна

Перед воротами моего дома стоял незнакомый мужчина.

Дело было субботним вечером. Я возвращался после клубной работы, которую веду в школе высшей ступени после занятий. В школе я преподаю искусство. Я уже подходил к дому, когда увидел мужчину. Пройдя налево по автобусной дороге, я уже входил на нашу улочку, над которой, словно живой туннель, нависают ветки сакуры. До дома оставалось метров десять. Из-за ветвей сакуры доносились звуки пианино. Я отметил про себя, что это этюд Фридриха Бургмюллера. А до сих пор был Фердинанд Бейер. Оставалось не более восьми метров. Я замедлил шаг.

Моё внимание привлёк не столько внешний вид мужчины, сколько пластиковый пакет, который он держал в руках. Зажав пакет подмышкой, он двумя руками бережно поддерживал его. Я разглядел всё это на ходу. Мужчина не обратил на меня внимания. По крайней мере, ему и в голову не пришло, что я могу быть хозяином этого дома. Иначе вряд ли он продолжал бы вот так спокойно стоять здесь, даже не поприветствовав меня кивком головы.

Мужчина запустил правую руку в пакет. Извлек оттуда какой-то маленький чёрный комочек. Издалека я даже не рассмотрел, что это такое. Может, камешек? Мужчина бросил его за ворота, во двор. Тут я сбился с шага. Предмет явно упал на землю, но характерного звука падения я не услышал.

Во дворе у меня гараж без крыши, хотя самой нет. Год назад, когда истёк срок после технического осмотра, я избавился от неё. Вместо машины завёл тощую, слабую утку. Она жила у нас во дворе, в квадратном загончике из бамбуковых щитов, скрепленных петлями, площадью метра два. Загончик пристроен прямо к воротам. Бетонный пол этого сооружения всегда усыпан помётом, словно по нему разбросали горчицу с семечками; утка вся перемазана помётом, так что перья у неё тоже обрели цвет горчицы.

Последнее время птица почти ничего не ела. Мои домашние говорили, что она, видно, скоро умрёт. С того места, где я сейчас находился, утку ещё не было видно. Её присутствие выдавало только слабое покрякивание. Определённо реакция на мужчину или на брошенный им во двор комочек.

И тут я увидел голову утки. Она клевала что-то чёрное. Её жёлтый клюв издавал дробь, похожую на стрельбу из игрушечного автомата. И это при том, что в последнее время она страдала отсутствием аппетита.

Я замедлил шаг рядом с мужчиной. Мы стояли перед воротами из нержавеющей стали. Мужчина снова запустил правую руку в пластиковый пакет. Его тонкие длинные белые пальцы ухватили какой-то чёрный комочек. Он пробормотал:

— Это цикада, певчая цикада. Ваша утка любит таких цикад. Но нельзя давать слишком много: может расстроиться желудок. Сегодня я принёс только три штуки…

Не отрывая глаз от птицы, мужчина бросил в загончик вторую цикаду. Переваливаясь вправо-влево на перепончатых лапах, утка подошла к насекомому и схватила его своим клювом, похожим на пластмассовую пластинку. И тогда цикада, с виду мертвая, издала шипение, словно в воду бросили раскаленную гальку. Мужчина слегка рассмеялся, и воздух у его губ задрожал.

И тут я вдруг заметил, что в ветках сакуры до сих пор стрекочут цикады. Хотя стояла уже вторая декада сентября. Пение цикад, как шум волн, лилось в уши, заглушая звуки пианино.

Лоб мужчины был настолько велик, что казалось, будто всё остальное — глаза, нос и рот — сосредоточены в нижней части лица. Глаза под тонкими бровями смотрели строго в одну точку, не двигаясь, словно зафиксированные в определённом положении. Они были абсолютно безмятежны. Возможно, в тот вечер из-за причудливого освещения радужки его глаз показались мне сине-фиолетовыми.

— Вообще сейчас погибает много цикад, которые опоздали умереть в срок. Бывает, лежит цикада на спинке, подумаешь, что мертвая, — а она ещё жива… Едва жива. Перед самой смертью, словно под действием некоего импульса, цикады на мгновение возвращаются к жизни, — сказал он нараспев, будто стихи читал.

С этими словами он извлёк из пластикового пакета ещё одно, последнее насекомое и бросил его утке. У него были очень длинные руки. Иногда это, наверное, неудобно. Из-под серого летнего костюма повеяло слабым свежим ароматом. Подняв глаза на ветку сакуры, мужчина заметил:

— Эта ветка здорово выдаётся вперед. Видите?

У него большие удлинённые глаза. Цвета индиго. Губы тонкие, немного похожие на женские. На вид лет тридцать пять.

— Недавно как раз с этой ветки упала цикада. Отпела, отстрекотала свою последнюю песню и встретила конец жизни. Цикада умерла не сразу и успела подползти к нему. А он, рад стараться, с большим удовольствием взял и съел её. Вот я сегодня и принёс ему целых три, — снова заговорил мужчина.

Мужчина говорит «он». Значит, понимает, что это селезень. Раз уж он знает пол моей утки, тогда, может быть, стоит сказать, как её зовут, подумалось мне: селезня мы назвали Кастро в честь Фиделя Кастро. Но я тут же передумал, решив, что своей откровенностью могу дать повод для разного рода расспросов о нашей семье.

Кастро вытянул свою слегка запачканную шею, пытаясь заглотить цикаду. На шее появилось небольшое утолщение, которое медленно перемещалось вниз. Прежде чем селезень проглотил цикаду, она успела издать какой-то глухой шипящий звук — так мне показалось.

— Так хочется его помыть… — проговорил мужчина, достал белый носовой платок, протёр им пальцы, помахал Кастро рукой и пошёл в направлении небольшого парка в глубине жилого квартала. Просунув клюв через ворота, Кастро проводил мужчину низким кряканьем. Худая серая спина растворилась в вечерней мгле.

Этот мужчина наверняка придет сюда ещё раз. Я предчувствовал это. Открыв ворота, я посмотрел на наш дом серого цвета.

1

Мы вчетвером поглощаем приготовленную женой запеканку из морепродуктов. Жена сказала, что в каждой порции по три креветки, по два морских гребешка и по куску белой рыбы, должно быть так, уточнила она. Мне тут же подумалось, что в кухонной мойке грудой навалены скорлупки двенадцати креветок, двенадцать удаленных из креветок длинных темных внутренностей, и коробка из пенополистирола, в которой хранились восемь морских гребешков и рыба.

За спиной жены, у окна, на низенькой полке небрежно поставлены друг на друга кастрюля из жаропрочного стекла для приготовления рыбы и морепродуктов на пару и кастрюля для приготовления белого соуса. Трёхцветная кошка по кличке Нэкос слизывает остатки присохшего соуса. Кухня забита немытой с утра посудой, там же валяется миксер для взбивания пены при запекании морепродуктов, пустая банка из-под грибов, пакет пшеничной муки, бутылка белого вина, бумажный молочный пакет; так что две кастрюли — для рыбы и белого соуса — перекочевали в столовую. Словом, самая обычная картина.