Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Божества-защитники четырех направлений

Государев дворец располагался на севере столицы, поскольку император считался земной проекцией Полярной звезды. Его «драконий лик» был обращен к югу, где лежала подведомственная ему страна и откуда солнце освещало его. Таким образом, приоритетность оси восток-запад, характерная для пространственного позиционирования страны Японии на условной «карте мира», далеко не всегда «работала» в условиях антропогенного пространства, организованного в соответствии с китайскими геомантическими принципами. Там определяющей являлась ось север-юг. В усадьбах аристократов, моделировавших «большое пространство» столицы, главное строение также возводилось на севере земельного участка.

Власть не только выбирала наиболее благоприятное место для поселения, она еще и «укрепляла» его с помощью дополнительных ритуальных мер. Китайская геомантия особое внимание уделяет северо-восточному направлению, которое, как считалось, является наиболее опасным с точки зрения проникновения вредоносных флюидов (вредоносной ки-энергии). Поэтому северо-восточное направление обычно именовалось кимон – «ворота вредоносных духов». В связи с этим в северо-восточном углу города Нара, имевшего форму квадрата, был возведен дополнительной квартал, где разместились масштабные культовые сооружения, самыми крупными из которых были храмы Тодайдзи и Кофукудзи, святилище Касуга. Они были призваны поставить заслон вредоносным силам.

После того как двор покинул Нара в 784 г., выбор следующей столицы (Хэйан) также осуществлялся в соответствии с геомантическими принципами, согласно которым окруженность с трех сторон горами и равниной на юге со струящимися по ней реками (в Хэйане роль главной реки играла Камогава, вытекающая из города в юго-западном направлении) считалась идеальным местом для обитания в силу его защищенности. Провинция, в которой была основана новая столица Хэйан, называлась Ямасиро и писалась иероглифами «гора» и «спина». Однако государь Камму распорядился записывать это название иероглифами «гора» и «крепость» по следующим основаниям: «В этой провинции горы и реки – это ворот и пояс, сами собой они образуют замок. А потому в соответствии с прекрасным устроением этой земли следует дать ей новое название», – ведь люди превозносят это место и называют его «столицей мира и спокойствия» [59] . В столице Хэйан крепостные стены тоже отсутствовали – настолько была велика вера в защиту, обеспечиваемую самими природными условиями. Северо-восток столицы прикрывала гора Хиэй с огромным храмовым комплексом Энрякудзи (назван так по девизу правления Энряку, 782–806).

59

Нихон коки, Энряку, 13-11-8 (794 г.).

Пространство столицы и в особенности дворца должно было отвечать требованию полной предсказуемости, поэтому его оберегали от вторжения таких элементов, которые эту предсказуемость нарушали. Дворцовый комплекс был окружен высокой глухой глинобитной стеной. Ее фортификационная ценность ничтожна, однако через нее невозможно заглянуть внутрь стороннему человеку. Но также невозможно было через нее и увидеть, что творится снаружи, ее предназначение – максимально возможная изоляция императора от окружающей среды, защита от сглаза, проникновения злых духов.

Учитывались и практические соображения. Когда во время отправления одного из ритуалов годового цикла попробовали проводить конную стрельбу из лука вне пределов дворца, выяснилось, что это связано с ужасными неприятностями: разразился ливень, землю развезло и – подумать только! – императору пришлось возвращаться обратно во дворец в дождь. Поэтому немедленно приняли решение: вернуться к прежнему порядку, когда стрельбы проводились на территории дворца [60] . Конечно, и там мог пойти дождь, но зато и возвращаться императору никуда не было нужно.

60

Нихон коки, Дайдо, 2-5-5 (807 г.).

Однако и стена дворцового комплекса, и многочисленная охрана не могли послужить окончательным препятствием для животных и в особенности для птиц, которые рассматриваются как нарушители обороняемого пространства государя. Если в «запретный город» проникает лисица – ее убивают или затравливают собаками, если вдруг прилетают зимородки – их немедленно ловят сетями [61] .

О несанкционированном проникновении на территорию дворца неизменно сообщают официальные хроники. И почти каждый раз такое проникновение сопровождается неприятностями, которые возможно истолковать как дурное знамение. Мыши, попортившие обувь сразу у восьми служащих императорской кухни и погрызшие подставку для государевой печати, предвещают скорую смерть государю Ниммё. Когда перед государевым Фиолетовым дворцом собираются скопы с наловленными ими рыбами, очевидцы называют это явление странным, т. е. пугающим. Появляются и неопознанные птицы – охранники напряженно вглядываются в небо, но темнота не позволяет проявить им свои орнитологические познания [62] . Среди непрошеных гостей находится место и псам – один нагадил на табличку, указывающую порядок мест для чиновников во время церемоний на открытом воздухе, а другой вообще пробрался в дворцовое помещение, наблевал и помочился там. В отличие от белой вороны (предвестницы удачи) ворона обычная (черная) доставляет немало отрицательных эмоций (одна попортила сиденье дайнагона – главного государственного советника, другая расклевала клепсидру и улетела с какой-то деталью, которую она, правда, вскорости обронила) [63] . Появляются сообщения и о других птицах (цаплях, фазанах, случаются и неопознанные), они не наносят видимого ущерба, но их все равно ловят, если у охранников, конечно, хватает расторопности (фазана, забежавшего в караульное помещение, ловили шесть бравых гвардейцев) [64] . При этом пойманных тварей обычно отпускают на волю, убийство в пределах «стерильного» дворцового пространства считалось делом грязным и скверным. Однако поймать и наказать нарушителей оказывается возможным далеко не всегда. Собака, забравшаяся на дворцовую башню, оглашает окрестности лаем, несколько сот ворон кружатся над ней [65] , летописцу же остается только неусыпно наблюдать за нарушителями мира и покоя.

61

Сёку нихон коки, Тэнтё, 10-8-12, 13 (833 г); Касё, 2-2-13 (849 г.).

62

Сёку нихон коки, Касё, 2-3-12 (849 г.); Нихон коки, Конин, 12-11-27 (821 г.); Дзёва, 1-3-20 (834 г.).

63

Сёку нихон коки, Дзёва, 9-7-7 (842 г.), 10-4-14, 9-10-9, 13-1-4 (846 г.).

64

Сёку нихон коки, Дзёва, 14-3-13 (847 г.).

65

Нихон коки, Дайдо, 4-4-15 (809 г.).

Территория императорского дворца была действительно «запретным городом» – как для посторонних людей, так и для представителей дикой фауны. Так что неудивительно, что официальные хроники считают необходимым известить потомков об этих неприятных и пугающих фактах. Дворец – это идеальное пространство, и вход в него позволен лишь тем, кто отвечает условиям этого идеала и не нарушает его. При этом значительная часть внешней по отношению к дворцовому пространству среды такими характеристиками не обладает.

Идеи об опасности, которую может представлять вторжение природного мира в обитаемое пространство, транслируются и на более низкий уровень. Когда пара уток залетает на территорию храма Кофукудзи (родовой храм Фудзивара), оттуда немедленно посылают докладную записку во дворец, где специалисты проводят гадание – что бы это могло значить (о результатах гадания ничего не сообщается – видимо, оно не предвещало особых неприятностей) [66] . В то же самое время нахождение на территории дворца или усадьбы «домашних» животных и птиц (собак, павлинов) обычно не вызывает реакции отторжения.

66

Мидо кампакуки, Тёва, 4-3-2 (1015 г.).

Император и его приближенные селились в указанном прорицателями наиболее благодатном месте, напитывались его энергетикой, становились еще лучше и совершеннее. Считалось, что император первым напитывается солнечным светом и преобразует его в добрые для страны дела [67] . Его кончина воспринимается как утеря солнечного света. Что до императора живого, то он делится своим светом с подданными. Так происходит при присвоении рангов, которые не только являются социальным маркером, но и указывают на степень приближенности к императору, его свету – нахождение при дворе разрешалось только чиновникам 5-го ранга и выше (любимому соколу государь Камму присвоил 5-й ранг, но для провинциальной аристократии возможности получить такой ранг практически не существовало) [68] . Сокол частенько имел счастливую возможность лицезреть государя, низкоранговые чиновники такой возможности не имели. Присваивая посмертный ранг придворной даме Фудзивара-но Асоми Ёсико (присвоение посмертных рангов было общепринятой практикой), император Ниммё мотивирует это тем, что она теперь сможет освещать себе пространство в загробном мире. Присвоение посмертного ранга видному царедворцу Фудзиварано Оцугу объясняется похожим образом – для освещения пути на тот свет [69] .

67

Сёку нихон коки, Тэнтё, 10-4-21 (833 г.).

68

Нихон коки, Энряку, 17-5 вставной-24 (798 г.).

69

Сёку нихон коки, Дзёва, 6-9-5 (839 г.); Дзёва, 11-7-23 (843 г.).

По степени приближенности к императору вся страна делилась на три больших региона – сама столица, «внутренний регион» (Кинай – пять окружавших столицу провинций) и «внешний регион» (Кигай или Кигэ – все остальные провинции) [70] . Население этих регионов значительно различалось по статусу, правам и обязанностям, т. е. по своему «качеству». В Кинай и Кигай действовали разные системы ранжирования чиновников. Деление на «внутреннюю» и «внешнюю» Японию было настолько резким, что император не выезжал за пределы Кинай, а высшим чиновникам (с 5-го по 1-й ранг) запрещалось без особого разрешения покидать «внутренние провинции» [71] , как если бы речь шла о путешествии за границу. Территория «внешнего региона» воспринималась как ритуально нечистая и пугающая, поэтому в случае проведения в столице значимых ритуальных мероприятий следовало указание закрыть заставы, перекрывающие дорогу к столице. И дело здесь не столько в боязни беспорядков, как это часто считают, сколько в опасении ритуального загрязнения.

70

Об административно-территориальном членении в древней Японии подробнее см.: Симонова-Гудзенко Е. К. Япония VII–IX веков. Формы описания пространства и их историческая интерпретация. М.: Восток-Запад, 2005.

71

Нихон коки, Дайдо, 2-2-1 (807 г.).

Физическое расстояние до императора являлось важнейшим показателем статуса как для самой земли (провинции), так и для подданного – благодетельность императора, понимаемая как свет, имела пределы своего распространения. Недаром императоры, живописуя свою малую добродетельность, столь часто говорят о том, что она не достигает границ страны (подданные регулярно разуверяют его в этом). Именно в самые отдаленные от императора места и ссылали преступников – туда, куда не достигал (плохо достигал) благодетельный государев свет. В столицах Нара и Хэйан место проживания прямо зависело от статуса – чем выше он был, тем ближе к дворцу располагалась усадьба.