Терракотовые сестры

Пара часов сна не столько вернут силы телу, сколько поставят на место мозги. Вот пригрело тебе щеку, напекло голову, и ты просыпаешься, потягиваясь, морщишь нос, еще не открывая глаз. Протягиваешь руку, стараясь нащупать походную сумку с косметичкой – там должны быть зеркальце и салфетки. А рука наталкивается только на щепки и какие-то камешки. И вот тогда ты уже жмуришься сильнее, понимая, что не проснуться тебе в командировочной гостинице и не в казенном кресле ты заснула. Память подсовывает фантасмагоричные образы, которые видела вчера в ночной степи, остается только набраться смелости и признать: это случилось. Жизнь изменилась так резко, что вряд ли станет прежней. Пусть даже удастся вернуться назад, в тот мир, где есть кино, ты уже навсегда – хоббит, ходивший туда и обратно.

Что-то просвистело у лица. И тут Казакова наконец открыла глаза. Юрта. Соленая степь. Солнце почти в зените. Старая женщина в белом сидит рядом с ней, на земле. Топча собственную тень, прямо перед ними танцует Мэй. Двигаясь плавно, словно под музыку, слышимую только ей одной, она играет мечом, выписывая затейливые фигуры. Меч то резко рассекает воздух, то описывает сложные фигуры. Две шелковые кисти, короткая и длинная, летают вокруг женских запястий, каждая играет собственную партию, но никто не мешает друг другу. Нельзя не залюбоваться.

– Ты проснулась? – не поворачиваясь, спрашивает женщина. Даже говоря, она не прерывает танца. – Готова идти на запад?

Меч сделал последнюю сложную дугу и замер наконец в руках владелицы. Та обернулась и сдернула с глаз белую повязку. Спокойно и чинно Мэй подошла к девушке. Тут Казакова заметила возле своих ног несколько наконечников стрел. Мать Цаган испарилась тут же, как будто и не было. Мэй тоже посмотрела на воинственные находки.

– Пальцем никто и не пытался нас тронуть, верно? – женщина с мечом и не скрывала иронии.

– Завтракать я, пожалуй, тоже не буду, – сказала Маша. – Хотя очень хочется. Давай на дорогу еду тоже брать не будем?

– Мудро. – Мэй слегка кивнула.

Маша украдкой посмотрела на меч. На его холодной белой поверхности ясно виднелись вмятины и царапины. Мэй поймала ее взгляд и кивнула понимающе. А дальше у Казаковой перехватило дыхание: прямо на глазах клинок чуть изменил цвет, став зеленовато-белым, и раны, по-другому не назовешь, стали уменьшаться в размерах. Они заживали, затягивались, исчезали, как ссадины на коже.

Мэй сама заговорила:

– Я не привыкла ничего рассказывать, но, удивительно, тебе – хочется. Наверное, это твой дар – вызывать на откровенность?

– Профессиональное. Я же журналист. Репортер, точнее, – улыбнулась девушка.

Но уже сама она не была уверена, что дело только в располагающей улыбке. В мире, где за тобой гонятся умертвия, летают драконы, а меч сам залечивает раны, можно и в себе открыть много необычного. Хоть какой-то бонус!

Женщина так и не выпустила меч из рук. Он словно сам рванулся вверх, и тут же на траву упала короткая степная стрела. Каменная плоть меча прервала ее звонкий полет. Комментариев не требовалось.

– А для сильнейшего эффекта я завязала себе глаза, – просто добавила Мэй. – Нефритовый меч справедливости нужно только не выпускать из рук.

– Боевой трофей или наследство? – Такое прекрасное оружие не могло не восхищать любого, кто его видел.

– Куплен ценою блаженства. – Мэй только сначала говорила короткими фразами…

Глава 5

Во дворце было на что посмотреть и чем заняться. А еще совершенно не хотелось есть, спать, пить, не чувствовалась усталость и время тоже не угадывалось. Завернутый в облака, дворец не нуждался в солнечном свете и не пропускал его. День и ночь остались за пределами его резных перил. Первое время Мэй подходила к ним, чтоб взглянуть вниз, по привычке стараясь узнать, утро или ночь снаружи. Туман тут же рассеивался, и с высоты женщине, или теперь уже фее, открывался вид на реку и бамбуковую рощу. Время от времени по воде проплывали рисовые колобки. Внешне мало что менялось, и Мэй все реже высовывалась, предпочитая любоваться узорными сводами, резьбой и орнаментами дворца. А он, словно чувствуя интерес новой жительницы, открывался перед ней все более удивительно.

Сколько залов и галерей обошла Мэй, она и не считала. На нижних этажах, с которых она начала путешествие, комнаты – многочисленные, богато украшенные, полные всевозможных и невероятных вещей, знакомых и очень желанных с детства. Здесь стены ломились от яств и посуды с напитками, красивая одежда лежала в изящных сундуках, мебель стояла мягкая и уютная. Наверное, очень много времени ушло у новой хозяйки, чтоб наиграться со всеми этими вожделенными когда-то предметами. Ибо то и дело она находила в ворохе незнакомых предметов то, что когда-то жаждала: бумажного змея соседского мальчика, лаковые туфли учительницы или бриллиантовые серьги одной из многочисленных туристок. И всегда за новой дверью были новые вещи, и не было им числа, как и предела радости от обладания всем богатством мира или миров когда-то нищей полуголодной девчушки-сиротки. Сорокалетняя видавшая виды женщина почувствовала себя снова ребенком. И ребенок этот был счастлив и ненасытен.

Пусть даже очередная утеха на поверку оказывалась слишком яркой и совсем не прочной, пусть только на пару минут и радовала, но ведь впереди ожидали новые, другие. Нет смысла долго сокрушаться.

Когда очередная бесчисленная игрушка надоедала, то, сброшенная на пол, она тут же теряла краски, ветшала и обращалась в пыль прямо на глазах. Затем легкий ветер подхватывал щепоть праха и уносил куда-то прочь, развеивал в колыхнувшемся воздухе.

Если не давать ребенку ничего, он станет жадным, если обеспечивать всем – сойдет с ума от отсутствия желаний. Вот и Мэй стало казаться, что за спиной ее что-то происходит. Словно двигается кто-то огромный, сильный и злой. Прячется в тенях и колыхании воздуха. Подбирает надоевшие забавы и подбирается к ней самой. Она даже специально кидала вещи на пол и резко оборачивалась, чтоб увидеть свой страх.

Получилось лишь однажды, но впечатлений хватило надолго.

В одной из бесчисленных комнат Мэй нашла большое зеркало в великолепной резной каменной раме. Ничего необычного в нем не было, но именно такие ставятся в дорогих отелях, как символ строгой роскоши и красоты. Мэй залюбовалась тонкой работой резчика, а потом, как все женщины мира, оглядела себя. И отражение ей не понравилось. Она даже сначала не узнала себя: из глубины стекла смотрела хорошо одетая, упитанная и увешанная украшениями веселая слабоумная девочка лет четырнадцати. А за спиной ее медленно вращалось огромное, до самой крыши, колесо из человеческих частей. Руки и ноги были в нем спицами, в центре же сиял большой круглый глаз.

Колесо прокручивалось на месте, руки-ноги, шевелясь постоянно, цеплялись за воздух и подтягивали к себе рассыпающиеся в прах вещи, перемалывали их и тянули новые. И мало-помалу страшилище приближалось к женщине.

От ужаса Мэй выронила золотой гребень, которым расчесывалась минуту назад, и он тут же рассыпался в прах и ушел на корм чудовищу. Никогда еще Мэй не ужасалась настолько. Увидеть сансару оказалось куда более страшно, чем просто знать о ее принципах. Детское счастье суетных вещей не стоило перемолотых в пыль сил и желаний.

– Не хочу! Я не хочу! – закричала женщина. И крик ее разбил отражение в зеркале. Образ недалекого слабоумного ребенка рассыпался кусками и исчез. В новом отражении она узнала себя привычную.

Мэй бросилась прочь от колеса перерождений, а то же со звуком, похожим на хруст сухих листьев, последовало за ней. Пробежав через галерею, женщина обернулась, но не увидела ничего за спиной. Только привычное уже колебание воздуха. Зато хруст, хруст перемалываемых листьев, а может, сыплющегося песка слышала отчетливо. И он нарастал, приближался. Круг истории, колесо перерождений, жернова суеты – многорукий монстр был здесь. И приближался.