Терракотовые сестры

Разговор тоже не развеял странностей. Особенно когда Асит сказал, что видел свою мать последний раз двадцатого июня.

– Так, кажется, исчисляют дни в ваших краях, – и он впервые с нежностью посмотрел на Машу. И тут же помрачнел: – Мы нехорошо с ней расстались. А ты в степном платье совсем девочка. – Голос мужчины снова потеплел.

– Спасибо, папочка! – недовольно фыркнула Казакова. Она бы хотела услышать другое. – Но вот ведь совпадение! – изумилась Маша. – Я сюда попала тоже двадцатого июня. Вчера. Похоже, это какое-то волшебное число. Или нет, просто скоро день летнего солнцестояния и все смешивается тут и там. – Для самой себя Маша решила, что несет всякую чушь, чтоб привлечь внимание Асита. Ну, или, по крайней мере, отвлечь его от Мэй. Из вредности. Из ревности. Ибо все знают, что женщина – существо мелочное и мстительное. «Хм, а я ведь себя никогда не ощущала более женщиной, чем здесь, сейчас, в этом странном магическом мире. Рядом с этим диким молчаливым кочевником. От него исходит что-то не поддающееся логическому осмыслению. И словно стопор какой-то стоит одновременно…» Пришибленная собственными выводами, Казакова замолчала.

И молчала нереально долго для самой себя: до вечернего привала.

Гору Богда еще было видно на далеком восточном горизонте. Но все, что связано с ней, казалось уже сном. Трое спешились. Асит велел не разводить пока огня, а сам ушел добыть что-нибудь к ужину. Его странная лошадь прошла несколько шагов и встала, как вкопанная, не шевелясь. Кони женщин сторонились ее и фыркали негодующе всю дорогу, а теперь просто держались подальше, тревожно кося глазом в ее сторону, то и дело оглядываясь, поднимая голову от сочной травы.

– Маша, – окликнула задумавшуюся девушку Мэй, – тебе надо вернуться к соленому озеру. Найдешь дорогу сама? Тут трудно заблудиться: держи путь к горе или пусти коня вскачь – лошадь степняков должна сама вывести тебя к стойбищу.

– С чего бы это? – оторопела Казакова. – Решили от меня отделаться? Я вам мешаю любезничать?

Мэй и бровью не повела. Китайская кукла в синем одеянии со своим каменным мечом невозмутимо-кротко восприняла бурю русских эмоций.

– Маша, тебе надо уходить. Асит не человек, и я думаю, даже не живой. Он заведет нас в глухую степь и попытается прикончить. Или съесть наши души. Или что там еще делают колдуны с жертвами.

Девушка решила, что названая сестрица сдурела от ревности. Но та продолжала:

– Он все время пытается нас поссорить между собой, то приближая, то удаляя от сердца. Может быть, его план – чтобы мы перебили друг дружку. Или просто на ссоры полюбоваться. А ты так легко поддаешься. Как маленькая девочка ревнуешь. Борешься за внимание.

– Вот не надо мне тут переходить на личности! – взвилась было под облака Казакова. Но осеклась. Мэй точно поставила диагноз ее чувствам…

…Косматая ведьма шулмас довольно заворчала во сне. Младенец в железной люльке тоже похрюкивал, выставив чешуйчатую пятку. Мать его, чернолицая зубастая тощая дылда с ослиным хвостом на затылке, захрапела сразу же, как только мужчина слез с нее. Стоглавый черный мангус, муженек, уже давно не почитал жену своим вниманием, вот и сейчас где-то шляется или дрыхнет в канаве, свернувши в косы сотню своих блестящих шей. А этот неживой чужой колдун знал, что надо делать. Колдун. Как есть колдун! Почему ведьма не почуяла его силу, как только он отодвинул полог их кочевой юрты?

– Прекрасная хозяйка даст усталому путнику напиться? – сказал он, входя. Ни страха, ни сомнения в голосе.

И двадцать раз не успела вздохнуть шулмас после этого, а чужак уже тискал пять ее отвислых сисек, и, хоть убей ее тенге, она сама бросилась ему в объятия.

Сначала она просто хотела потешиться и съесть заблудившегося странника, но уж больно сладко он все делал. Ее черные обломанные когти царапали страстно человеческую несвежую одежду и разорвали-таки ворот халата, да так и взвизгнула ведьма: неживая плоть поползла под сукном, отделяясь от костей. Падаль, даже ходячую, косматая ведьма не любила, зарычала по-звериному. А мертвяк только крепче сжал ее и прошептал на ухо: «Тихо-тихо-тихо!». Потом, когда невозможно было остановиться, захмелевшая от удовольствия шулмас уже не думала, что лапы ей греет не только мужская плоть, но и сильный знак на ней. Восемь стрел летели из круга. Клеймо на лопатке наглого чужака то проступало, то исчезало, но пекло от него жарко, и демоница млела.

После финала она заснула довольная. Без мыслей, без сомнений, без оглядки. Мужчина пренебрежительно хмыкнул: не женщина – мечта! Не надо говорить, не надо тратить силы на ложь. Ты дал, что мог, она получила, что хотела, и довольна! Не заметила даже, что ты держишь ее за ослиный хвост, связав тем самым ее волю. Вот и сейчас она пузыри пускает по самые коленки, а ты под второй справа грудью ее нашел то, что искал, и вытащил уже, а она и не заметила. А должна бы хранить как зеницу ока, как младенца своего, ан нет, прощелкала!

Мертвяк вышел в сгущающийся сумрак, довольный, пряча за поясом черный рожок на черной цепочке из ста круглых звеньев: «внешние души» стоглавого мангуса. В проклятой кочевой юрте похрапывали двое. Как неверная жена будет объяснять своему мужу пропажу талисмана, похитителя не интересовало. Его вообще мало интересовали судьбы тех, кого он поимел за две тысячи лет жизни и несколько месяцев смерти. А напрасно, оказывается. Вот уже двое суток он осознал, что напрасно. «Как причудливо ложится карта! Как непредсказуем голос крови, мама!» – думал он, шагая по вечерней степи в сторону оставленных в ней дочерей.

На стоянке его ждала только старшая, Мэй. Он вспомнил ее. Точнее, ее мать, маленькую запуганную китаянку, работавшую горничной в мюнхенском отеле в тот олимпийский год. Зачем он соблазнил ее, не понял сам. Какой-то особой необходимости в этом не было. Да вообще не было необходимости. Никакой. Все и так прекрасно ладилось, а эффект от организованного расстрела спортсменов превзошел все ожидания. Он, как тайный идейный вдохновитель, остался неизвестным даже спруту мстительного «Моссада». Маленькая китайская горничная стала приятным бонусом. Чем она тогда зацепила? Тем, что говорила по-немецки практически без акцента, даже характерное местное «р» у нее прекрасно получалось? Или тем, что каким-то образом за железным занавесом оказалась настоящая китаянка, не дочка эмигрантов, а женщина, сбежавшая в поисках свободы, другой, не той, что заставляют любить? От постылого вечно уставшего мужа-партаппаратчика, не заплакавшего даже, когда она потеряла своих детей-близнецов, от цитатников Мао и хождения строем в светлое будущее босиком по осколкам. Здесь, на Западе, женщину не приняли в китайскую общину, боясь, что она шпионка, а европейцы относились брезгливо-опасливо, потому что китаянка. А коварный восточный соблазнитель забывал все, что она изливала ему на плече. Как только закрывал за ней дверь. Просто ему нравилось, что она, эта маленькая милая азиатка, вот так же болтается на грани миров, как и он. И что она – несчастна. Одна, как он, как Мириам, как Кали. У дочери – тот же неприкаянный взгляд и овал лица сердечком. И сила противостоять его магии.

Но почему Мэй одна? Где Маша?

– Дальше мы пойдем вдвоем, Асит. Или как там тебя правильно называть? Кайно? Моя сестра возвращается к давснам. – Приветствие не было теплым. Такого холодного голоса у ее матери никогда не было.

Но Кайно вздрогнул еще и от звука собственного имени.

– Я не сразу признала в тебе дэва, вошедшего в тело умирающего. Он ведь умер, тот благородный Асит, которого я нашла в степи? – Звон стали в ее голосе сменился робкой надеждой на собственную неправоту. Но лишь на мгновение. – Он потерял слишком много крови.

Мэй говорила что-то еще, объясняла, как распознала инкуба, стараясь сохранять ровные интонации, но то и дело сбивалась. Волнение, страх, вызов в голосе. У Кайно же земля уходила из под ног:

– Что ты наделала, девочка?! – только и смог он выговорить. – Ты отправила свою сестру на смерть! Ей не устоять против мангуса!

Он скрежетал зубами с такой силой, что чужая плоть не выдерживала: лицо начало деформироваться, и Мэй сначала неясно, на затем все четче и четче в нарастающих сумерках стала различать холодное беловато-синее свечение от мужской фигуры.

– Я отдала Маше нефритовый меч, с ней ничего не случится. – Мэй по-прежнему старалась хотя бы казаться спокойной.

– И себя ты оставила без защиты! – ужаснулся Кайно. – Тысячи лет я жил без родных, видя лишь в матери свою кровь, свою семью. Даже любовь не заменила ее мне до конца. Но моя мать, она сама, своими руками лишила меня жизни там, на Терре. Но, видно, не отпустила до конца. Узы крови нашли меня здесь, в магическом мире Альтерры. «Мой второй шанс жить!» – подумал я, когда встретил вас, дочери. И вот я должен снова вас потерять? Повторить путь матери? Нет! Я не хочу!