Теряя сына. Испорченное детство

– Но так сказал врач.

Она подвела меня к настенному календарю с фотографиями членов королевской фамилии и показала на дату.

– Завтра буцумецу. Привозить его домой в этот день – плохой знак. Лучше подождать до дня дайтан. Он наиболее благоприятен.

Итак, по мнению свекрови и календаря, везти Кея из больницы домой можно только через три дня – для меня целая вечность.

– Это какой-то предрассудок, – не удержалась я.

Ее глаза потемнели.

– Я привезу его завтра.

Она поджала губы, но решила дальше не спорить – однако долго еще ворчала себе под нос.

Тем вечером, когда я вернулась из больницы, она пришла ко мне в комнату с коробкой.

– Я купила это для Кея, – сказала она. – Чтобы он носил это, когда приедет из больницы.

Я подняла крышку. Там была белая распашонка с лентами.

Еще она принесла корзину для переноски малыша, в которой было несколько подушек и стеганое одеялко с медведями. Я представила, как выношу Кея в этой корзине из дверей больницы. Он будет выглядеть, как маленький паша.

Утром мы поехали вместе – свекровь, Юсукэ и я. Окасан для такого случая надела туфли и строгий костюм. Она осталась у двери блока ИТН, нервно теребя свою сумочку. Мы с Юсукэ вошли в блок, тщательно вымыли руки и лицо, надели халаты и маски. Юсукэ сжал мое плечо:

– Готова?

Под наблюдением медсестер мы переодели Кея из больничной одежды в купленную свекровью распашонку, положили его в корзину и хорошенько укрыли одеялом. Медсестры расчувствовались. Одна даже смахнула слезу.

– О-сэва-ни наримасита, – сказал Юсукэ и низко поклонился.

Врачи и медсестры тоже поклонились и пожелали малышу доброго здоровья.

Юсукэ взял корзину, и мы вышли из блока ИТН. Едва за нами закрылись двери, как окасан подскочила к корзине и выхватила из нее Кея. Она так и несла его на руках – к лифту, по коридорам, к машине. Юсукэ шел радом с ней. Я семенила позади, стараясь не отстать.

* * *

Я не видела ни одного портрета Джорджии О’Киф [8] , но на нее впервые обратили внимание именно благодаря тем ее наброскам, где были изображены люди.

8

Джорджия О’Киф (1887–1986), американская художница.

В то время, когда она преподавала в Колумбийском колледже в Южной Каролине, она нарисовала дочь одного профессора и подарила ему рисунок. Она любила детей и отчаянно хотела стать матерью, но Стиглиц [9] был против. Он оберегал ее чистый творческий дух и считал, что ребенок будет отвлекать ее от искусства. Кстати сказать, у него-то были свои дети.

И может быть, он был прав. Если бы она забеременела, возможно, мир никогда не увидел бы ее чувственных цветов, ее черепов в пустыне. А если бы их не было, то, может быть, и я в свою очередь не нарисовала бы пенистое море и колючие сосны Японии. Мне нравились ее фотографии – сильная женщина в белом платье, за спиной – бесконечная песчаная пустыня. Я представляла, каково ей было так далеко от дома (она родилась в Сан-Прерии, штат Висконсин) в чужом краю, где над головой наливается бурей темно-синее небо, а под ногами цветут кактусы.

9

Альфред Стиглиц (1864–1946), муж Джорджии О’Киф, американский фотограф.

Она очень хотела детей, но Альфред Стиглиц – тот самый, кто владел студией, кто выставлял работы Джорджии и делал эти знаменитые фотографии, где она в белом платье, – он говорил «нет». И она рисовала.

Когда родился Кей, я вдруг потеряла всякий интерес к искусству. Он был моим лучшим созданием, и ни карандаш, ни кисть не смогли бы даже приблизиться к совершенству его кожи, мягкой, как дождь. Его пухлых щечек. Пушистых волос. Его запаху – сладкому аромату кожи на голове и запаху его влажного молочного дыхания и чистого пота.

Было время, я могла долго стоять перед картиной, углубляясь в нее, пытаясь ее понять. Теперь мне было все равно – мне хотелось смотреть только на моего мальчика. Самого красивого на свете.

Первые недели после рождения Кея, после того, как его выпустили из инкубатора и отдали мне, я постоянно была с ним. Я носила его на груди в специальном рюкзаке-«кенгуру» и кормила каждые два часа. Два месяца мы были с ним неразлучны, но тут свекровь заявила, что мне просто необходим отдых.

– Сходи куда-нибудь, погуляй, – сказала она елейным голосом. – Каждая мать должна время от времени отвлекаться от материнских обязанностей. Мы с Юсукэ здесь. С ним ничего не случится.

Мне не хотелось оставлять Кея, но я с минуту подумала, неуверенно улыбнулась и отстегнула рюкзак.

Мать Юсукэ взяла его на руки и проводила меня до двери.

Я вышла на солнечный свет. Вначале я двигалась неуверенно, потому что не ощущала привычной тяжести сумки, но скоро привыкла.

Теперь, когда у меня был Кей, мир выглядел по-другому. Мимо пролетела стрекоза, и я подумала, что пройдет несколько месяцев, и он с восторгом будет следить за полетом существа с почти невидимыми синеватыми крылышками. Он в первый раз в жизни прикоснется к лепесткам космей, стеблям травы, головкам одуванчиков. Каждый шаг будет для него познанием чего-то нового.

К тому времени, когда я вернулась домой, моя грудь уже набухла молоком. На футболке проступили мокрые пятна. Я сбросила ветровку и пошла искать Кея.

Я нашла его в гостиной. Юсукэ валялся на татами и читал газету. Свекровь держала моего сына на руках и кормила его из бутылочки.

– Что вы делаете! – воскликнула я. – Вы же знаете, что я кормлю Кея грудью!

Она пожала плечами:

– Он хотел есть. Он заплакал, а тебя не было. Юсукэ сходил в магазин за молочной смесью.

– Вы не имеете права! – Я выхватила у нее бутылочку.

Она посмотрела на меня так, словно я дала ей по щечину.

– Я ничего такого не сделала. Он мой внук. Сын моего сына.

Кей уже плакал.

Она стала его укачивать, но я отобрала его, развернулась и вышла из комнаты.

1997

Я пытаюсь представить, каково это – по собственной воле оставить своего ребенка на попечение другого человека. Я мешаю мамалыгу, а Вероника сидит за кухонным столом и курит. Что она чувствовала, когда уезжала из Джакарты, оставляя сына с бабушкой?

– И что ты готовишь? – спрашивает она.

– Креветки с мамалыгой. Хорошо для души.

Она криво улыбается. На нее не произвели никакого впечатления «Спагетти-Оу», которыми я кормила ее в прошлый раз. Но я знала, что она все равно все съест.

– Еще выпьем? – спрашиваю я.

– Ну еще бы. – Она протягивает мне пустой стакан.

Мы пьем дайкири с арбузным соком. Я до краев наливаю ей густого розового напитка и спрашиваю:

– Ну, как у тебя продвигается с Симой-сан?