Теряя сына. Испорченное детство

– Домо аригато годзаймасита, – говорю я.

Парень кивает и уходит. Бессловесный водный житель.

Эрик видит, что я не падаю и понимаю, что мне говорят, и делает вывод, что можно не торопиться. Мы ополаскиваемся пресной водой, переодеваемся в сухое, крепим доски на крышу его машины и отбываем за первой помощью.

– Этот парень – спец, – говорит он, сворачивая на парковку. – Сечет в восточной медицине. Занимается иглоукалыванием.

Я представляю себя утыканной иголками. Получается что-то вроде дикобраза.

– Ну, не знаю, Эрик. Я нормально себя чувствую. Чуть голова побаливает, и все.

Эрик закатывает глаза, одновременно ставя машину на ручной тормоз.

– Перестань. Хочешь, буду держать тебя за руку?

Мы попадаем в приемную, где журчит механический водопад. Наверное, вместо аквариума, для успокоения нервов. Освещение тихое, приглушенное – ощутимый контраст с резким ярко-белым больничным светом. Уютные диваны приятного розовато-лилового цвета.

– Хорошая обстановка, – говорю я. – Я уже чувствую себя лучше. – Но, взглянув на девушку за стойкой, я начинаю нервничать. У нее кольцо в носу и желтые крашеные волосы. Она читает мангу. Что это за доктор такой, который выставляет такое чудо в приемную? Может быть, медицина для него не более чем хобби? Других пациентов не видно. Такими темпами на жизнь не очень-то заработаешь.

Проходит несколько минут. Девушка отрывает нос от манги и произносит мое имя. Эрик кивает – мол, все будет хорошо. Потягивается и, кажется, собирается вздремнуть.

Я прохожу сквозь занавеску из бусин на веревочках и оказываюсь в кабинете. К счастью, доктор Сато выглядит вполне нормально – коротко подстриженные черные волосы, большие очки в пластиковой оправе.

– Ударились лбом, – говорит он по-английски.

– Да. – Что, на самом деле так заметно?

Он светит фонариком мне в глаза, заклеивает шишку, выписывает рецепт.

– У вас легкое сотрясение мозга. Принимайте вот это, если голова сильно разболится. И не пейте спиртного сегодня.

Неужели моя репутация идет впереди меня?

– Спасибо. – Я дожидаюсь, пока желтоволосая девушка принесет мне таблетки, затем Эрик отвозит меня домой.

Сегодня у меня смена в «Ча-ча-клубе». Господи, как деньги нужны. Хозяин квартиры вдруг вздумал повысить арендную плату, а расходов на адвоката никто не отменял.

Я надеваю вязаное платье. Пускай моя серферская фигура отвлекает от шишки на лбу. Но только я захожу в клуб, как вижу, что мама Морита качает головой. Ко мне подбегает Бетти:

– Что случилось? Он что, тебя избил?

Он? Кого она имеет в виду? Того якудза, который приходил сюда несколько недель назад?

– Меня ударило доской для серфинга.

– Кто-то ударил тебя доской для серфинга?

– Нет. Просто так получилось.

Я собираюсь все объяснить, но тут подходит мама Морита и протягивает мне две банкноты по десять тысяч иен.

– Если тебе нужны деньги, возьми, – говорит она. – Но работать тебе в таком виде нельзя.

Я чувствую, что эти деньги мне еще аукнутся. У мамы Мориты золотое сердце, но от этого она не перестает быть владелицей хостес-клуба. Бизнес есть бизнес. Но деньги я все равно беру.

Вот так и вышло, что я сейчас одна, трезвая как стекло и слежу за домом, где живет мой сын.

* * *

В тот день, когда я ушла от Юсукэ, я потеряла дом, в том числе и ту комнату, которую я наконец-то стала считать своей. Не покривлю душой, если скажу, что не один год прошел под этой крышей, прежде чем я перестала постоянно чувствовать, что я тут «гость» и меня просто терпят. Энергия – тонкая штука, просачивается всюду. Моя энергия понемногу стала задерживаться в этих комнатах, которые поначалу были мне тюремной камерой. Стены начали впитывать ее, она собиралась в углах, словно пыль. Картины на стенах, запах приготовленных мной блюд и соусов, отзвуки музыки, которую я слушала, – даже Юсукэ иногда бессознательно напевал мои любимые песни, – все это были знаки моего присутствия. Мои споры, мои семена.

Вопреки всему, я полюбила этот дом. Его маленькие комнаты. Углубление для ног в полу под котацу – зимой мы сидели за этим японским столиком, грелись и чистили апельсины. Маленький сад, окруженный близко посаженными стеблями бамбука, – попасть туда можно было через широкую раздвижную дверь. Альков, где каждую неделю мы расставляли новую композицию из живых цветов, а картины менялись в зависимости от времени года. Я полюбила ступени из красного дерева, которые вели в нашу спальню, тонкую резьбу на перилах, гладкие столбы, поддерживающие крышу над крыльцом. Тщательно подобранные камни, которыми был выложен пол в ванной комнате.

Временами я так скучаю по всему этому, что мне хочется сжечь свою убогую квартиру. Но я понимаю, что такими мыслями только отвлекаю себя от того, что я потеряла на самом деле.

Уже стемнело, прохожих стало гораздо меньше. Время от времени мимо проходят добропорядочные граждане с собаками на поводке или сигаретами в зубах. Другие, в скользких спортивных костюмах, бегут или идут энергичным спортивным шагом. В темноте никто не обращает на меня внимания. Чтобы не выделяться, я тоже стараюсь не стоять на месте. Завидев какого-нибудь прохожего, я нетерпеливо смотрю на часы, оглядываюсь на дорогу. Когда он исчезает из виду, я снова поворачиваюсь к дому.

На часах девять. В кухне горит верхний свет, в гостиной – торшер. Окна открыты настежь, двери раздвинуты, чтобы впустить вечернюю прохладу. Моя бывшая свекровь считает, что кондиционер – страшно вредная штука. Она скорее будет весь день обливаться потом, чем позволит себе жить в искусственном климате.

Благодаря этой ее привычке я вижу голову сына. Он сидит перед телевизором. Не могу рассмотреть, что идет. Надеюсь, окасан следит за тем, какие передачи он смотрит, – лучше что-нибудь научно-популярное, например о том, как устроен организм человека, или о дикой природе, а не какой-нибудь сериал про полицейских.

На волосах Кея отсвет от телевизора. Я долго смотрю на это.

На часах уже больше десяти. Кей по-прежнему сидит перед телевизором. Она что, забыла, что в это время он уже должен спать? Ведь ему утром в школу. Может, мне стоит сделать анонимный телефонный звонок в службу опеки?

Юсукэ еще нет. Наверно, ужинает где-нибудь с клиентом или – от этой мысли у меня начинает сосать в живо те – кувыркается со своей новой подружкой в лав-отеле.

Мочевой пузырь вот-вот лопнет, надо найти туалет. Что я и делаю. Затем возвращаюсь на свой пост. Мне должно хватить сил до утра.

Теперь свет горит только на крыльце, остальной дом погружен во тьму.

Я знаю, где он спит. Средняя комната на втором этаже. Простая неширокая кровать. Мишень для дартса на двери. Мне это рассказала Майя, но я и так все представляла правильно. Постер с футболистом Накатой Хидэтоси, стеклянный шар с метелью из Диснейленда.

Стою еще час, воюя с комарами и вытирая лицо носовым платком. Набираюсь мужества открыть входную дверь.

Набравшись смелости, берусь за ручку и бесшумно вхожу. Оказываюсь в темной прихожей. Могу поклясться, что слышу тиканье всех часов в доме. Мать Юсукэ посапывает во сне.