Тесей. Бык из моря

Она поглядела на меня недолго, а потом начала хохотать, поначалу негромкий смех скоро превратился в отчаянные, с повизгиванием конвульсии. Я позвал ее женщин и ушел. Еще до свадьбы я знал эту гнилую породу, издревле склонную к излишествам. Но приходилось думать о нуждах царства.

Как всегда, Ипполит где-то бродил. Он явился домой лишь в сумерках, усталый, словно полевой работник; на одежде его лес оставил свои зеленые и бурые следы. Он приветствовал меня с любезностью, не вязавшейся с невниманием; все же, памятуя о том, что он терпел ради меня нападки мачехи, я без гнева сказал ему о решении уехать домой.

Он начал что-то говорить, потом осекся и умолк и, встав на колено, приложил мою руку ко лбу. И надолго замер так, мне даже пришлось сказать, чтобы он поднимался. Вставал он долго, и глаза оказались намокшими. А потом стоял так, тяжело вздыхая, пока из глаз его катились тяжелые слезы. Наконец он пробормотал:

– Прости, отец. Не знаю, что и… Жаль, что ты уезжаешь. – Затем задушенным голосом буркнул: – Прости меня, – и заторопился вперед.

Обернувшись, я увидел, что юный Акамант, так и липший к брату (хотя старший в последнее время стремился избавиться от него, чтобы побыть одному), с ужасом посмотрел на Ипполита и бросился в противоположную сторону. Малыш слишком ценил его, чтобы видеть столь немужественное поведение.

День миновал, а за ним ночь и следующее утро. Не помню, чем я занимал время, все забылось с тех пор. Но незадолго до полудня я направился на конюшню, чтобы проверить состояние лошадей перед долгой дорогой. Дождь прекратился, но серые облака затягивали небо, и ветер приносил с моря его влажную соль.

Вдруг я услышал тонкий женский вопль. Он просто пронзил мою голову, я и не заметил, как началась головная боль. Вопль сделался прерывистым, словно трясло саму женщину, и я подумал: «Наверно, муж колотит ее». А потом раздалось оглушительное:

– А-а! Насилуют! Насилуют!

Голос этот я знал. Глаза возницы обратились ко мне, и в едином порыве мы рванулись вперед.

Он отвязал двух лошадей, и мы вспрыгнули на их спины. Крики доносились из посвященной Матери Део оливковой рощи, что за амбарами; на тамошнем маленьком алтаре моя мать весной обычно совершала жертвоприношение, чтобы на деревья снизошло благословение. Доскакав до священной земли, мы спешились на ее границе и побежали.

Между деревьями, не столь уж далеко от алтарного камня на земле сидела Федра; стеная и рыдая, она раскачивалась всем телом, ударяя кулаками то в землю, то себя в грудь. Волосы ее были растрепаны, все пряжки на юбке и кофте расстегнуты, на плечах и груди остались отчетливо различимые красные отпечатки пальцев.

Я подбежал к ней. Федра вцепилась в мои руки, охая и что-то выкрикивая; слов я не мог разобрать. Я попытался приподнять ее, но одежда спадала; она отняла от меня свои руки и, придерживая одной из них юбку, другой указала в сторону рощи, хрипло прокашляв или каркнув два слова:

– Там! Там!

Я услыхал мужские голоса, торопливую поступь, звон оружия. Крик переполошил стражу. Воины еще подбегали, но передние уже слышали ее слова и бросились к деревьям, словно псы, завидевшие добычу; они перекликались, вдруг их голоса переменились. Тут, поглядев вдаль, я увидел мужчину.

Он бежал к склонам, отчаянными прыжками, словно олень, перепрыгивая с камня на камень. Ветер дунул с моря, и свет блеснул на его волосах. Во всем Трезене не было такой головы.

Я застыл на месте, великая дурнота, проникнув сквозь голову, завладела всем моим телом. Кроме нее, во мне уже ничего не умещалось.

Вокруг меня все кружило и кричало. Виски разламывались от боли. Лишь самые первые понимали, кого преследуют. Но когда весть распространится, все побегут вперед. Есть законы, пропитывающие сами кости мужа; их знали еще в те времена, когда на земле не было царевичей.

Я послал кого-то за женщинами царицы, а остальным сказал:

– Отойдите. Оставьте нас.

К этому времени она уже сумела застегнуть юбку. И теперь стояла, нервно потирая руки, словно бы умывалась и не могла отмыть их.

– Быстро! – сказал я. – Нас никто не слышит. Во имя Зевса, говори, что случилось?

Она тяжело дышала, с каждым вздохом барабаня зубами, и только. Но я, привыкший вершить правосудие, сдержал себя.

– Говори же скорее, пока его не притащили сюда.

Но она только качалась, потирая руки. Горячее пламя колыхнулось перед моими глазами; я шагнул к ней и завопил:

– Говори, женщина! Он сделал это или нет?

– Да! – закричала она, и рот ее открылся. Я думал, что она вновь закричит, но слова хлынули потоком. – Все началось в Афинах, он приходил ко мне, но говорил, что будет лечить мою голову. В Афинах я ничего не знала. Он сказал мне здесь, в Трезене. Я едва не умерла от страха. Я не смела сказать тебе; как могла я рассказывать отцу о том, что задумал сын. Он хотел меня. О да! Но не только. Не только. Слушай правду, Тесей. Он дал обет богине возобновить ее правление.

Мы стояли вдвоем в роще возле древнего алтаря. Я отослал людей в погоню. Огромные ладони стискивали мою голову, стремились вмять ее в землю.

– Он сказал, что получил знамение, приказывавшее ему жениться на дочери Миноса и сделать ее воплощенной богиней. Тогда к нам вернется сила, и мы станем править миром. Клянусь тебе в этом, Тесей, клянусь на этом священном камне. – Рыдание сотрясло все ее тело. – Он сказал: «Позволь мне править вместе с тобой и любить тебя, а когда Она призовет меня, я умру, не зная страха. Ведь мы станем как боги, нас будут помнить всегда». Так он сказал.

Звуки погони утихли. Толпа возвращалась к роще. Наверно, он остановился и подождал их.

Рано, понял я. Почему у меня нет времени?! Голова моя разрывалась. Я жаждал одиночества, как раненый воин воды. Но голос ее спешил:

– Я говорю ему: ну как можно говорить такое, когда твой отец еще жив? А он говорит мне: страна мучается, ведь богиня прокляла его. Она призывает к себе мужей и успокаивает их, а он уже получил свое.

Толчки, сотрясавшие голову, мешали мне слышать негромкое бормотание людей, их тяжелое дыхание после бега. Свободный, он шел среди них, глядя перед собой взглядом осужденного на смерть.

Из дворца прибежали женщины, испуганными птахами они держались возле деревьев; перешептываясь и охая, они подталкивали друг друга вперед, указывая на синяки Федры и ее порванную одежду. Но она вдруг снова вцепилась мне в руку со словами:

– Не убивай его, Тесей! Не убивай! Он обезумел и ничего не мог сделать с собой, подобно менадам.

Я вспомнил про Наксос: кровавые руки, клочья плоти… спящая девушка, опьяненная вином и кровью. Кровь была повсюду, ею наливалось жужжащее небо.