Тесей. Бык из моря

Иногда Ариадна притеняла свет, пожимая перед этим мне руку в знак предупреждения: когда над нашими головами в камнях оказывалась какая-нибудь трещина, светлая полоска, за которой слышались разговоры или любовные стоны. Понемногу путь наш повернул книзу, и я подумал, что мы направляемся на запад по склону холма.

Здесь ничего не хранили, но то и дело попадались следы старинных землетрясений: битые горшки, не знавшие гончарного круга, примитивные старинные орудия труда. А перед одним из огромных столбов, там, где земля просела, я даже заметил белый человеческий череп, глядевший вверх пустыми глазницами. На нем еще сохранились полуистлевшие лохмотья старинного шелка. Это был «страж порога», могучий воитель, которого хоронят живым под священным местом, дабы дух его отгонял демонов. Я вздрогнул, а потом жестом приветствовал доблестные останки. Ариадна уже бывала здесь – она просто отвела в сторону свою юбку.

Наконец перед нами оказалось несколько ступенек, а над ними узкая дверь. Жестом она велела мне снять сандалии и помолчать. А потом задула огонек.

Дверь тихо отворилась. На моем ожерелье звякнули два звена; она прижала их своей рукой, а потом положила на ожерелье мою руку. Она ввела меня в маленькую темную комнату, и ступни мои ощутили полированные плиты. За ней была другая дверь, а за той – простор и воздух, после долгой тьмы показавшиеся светом. Это луна и звезды через проем в кровле осветили высокий лестничный колодец.

За подножием лестницы оказался зал, а дальше – полуподземное святилище. Здесь стоял древний, священный и торжественный дух. Я не мог в темноте разобрать, что изображено на стене, обращенной к святилищу. Ровно на середине стены располагался высокий белый престол. Ариадна вела меня дальше – к двери, из-под которой пробивался свет. Приблизившись, она шепнула мне:

– Подожди, – приотворила ее и исчезла за вышитой тяжелой занавеской.

Я услышал шепот, звякнул металл. Потом послышался голос – но не ее. Говорил мужчина, однако слова доносились до меня странно преображенными: глухими и как бы из-за преграды. Голос этот заставил меня поежиться. И все же в нем звучали благородство и усталость, даже печаль. Я услышал:

– Теперь можешь войти.

Отодвинув занавеску, я сразу же ощутил густой аромат горящих смол. Воздух был пропитан сизым дымом. Я поглядел вглубь комнаты и замер как вкопанный, сердце чуть не выскочило из груди.

Комната была маленькая и простая, в очаге рдели уголья. У стенок стояли полки для чаш, тарелок и туалетных сосудов, еще одну полку занимали свитки, на столе среди письменных принадлежностей горел светильник из зеленого нефрита. Возле него, в кресле, опустив руки на колени, сидел муж. Его золотая бычья голова блеснула на меня хрустальными глазами.

Усталый голос гулко отозвался из-под маски:

– Входи, сын Эгея, и стань так, чтобы я мог видеть тебя.

Я шагнул вперед и приложил руку ко лбу.

Он вздохнул, маска зашелестела, словно тростник под ветром.

– Не ставь мне в вину, пастырь Афин, что я закрываю лицо перед сыном твоего отца. Я уже давно отослал прочь зеркало. И пусть мой гость лучше смотрит на это лицо, которое Дедал сделал для критского Миноса.

Он поднял лампу со стола и качнул головой, потому что маска мешала ему смотреть. А потом сказал:

– Выйди, дитя мое, и последи за лестницей.

Ариадна вышла, я остался. В тишине слышно было, как потрескивают благовония на порфировом блюде. Драгоценный аромат не мог спрятать запах болезни. Правая рука Миноса с чистыми длинными пальцами лежала на коленях, левую укрывала перчатка. Наконец он сказал:

– А мне говорили, что у царя Эгея нет детей. Расскажи мне о своей матери.

Я рассказал ему о своем рождении, а потом – в ответ на вопрос – о том, как жил, как воспитывался. Он молча слушал. Когда я упомянул какой-то священный обряд, он потянулся к своим табличкам, заставил меня рассказать совершенно все, быстро записал и кивнул. Потом спросил:

– Ты переменил обычаи в Элевсине. Как это вышло?

– По воле случая, – отвечал я. – Трудно было не приложить свои руки к тому, что мне там довелось увидеть. – И я рассказал ему все как было.

В какой-то момент Минос закашлялся, и я умолк, полагая, что ему плохо. Но царь знаком велел мне подождать, и я понял, что он смеется.

Когда я рассказал царю, как попал в Афины, он спросил:

– Тесей, говорят, ты сам написал свое имя на жребии, приведшем тебя сюда. Это так? Или Лукос попытался найти себе оправдание? Мне бы хотелось знать.

– Он прав, – отвечал я. – Лукос любит порядок. Меня послал сюда бог. Он дал мне знак послужить жертвой за свой народ.

Минос наклонился вперед в своем кресле и вновь поднял лампу.

– Да, так она мне и сказала. Значит, это правда.

Он придвинул к себе чистую табличку и, взяв новую острую палочку, с явным удовлетворением принялся отрывисто выписывать знаки.

– А теперь, – продолжал он, – расскажи мне об этом. Ты говоришь, бог с тобой разговаривал? Ты слыхал голос, который зовет царя? Какими словами он говорит? Быть может, его воля угадывается в звуках музыки или шелесте ветра? Как говорит бог?

Я подумал: «Он прав; не имея свидетельств знатного происхождения, я должен доказать, что действительно слышу голос». Но даже отцу я лишь бегло упомянул об этом, слова не давались мне.

Царь произнес:

– Я буду признателен тебе. Время суровой рукой подгоняет меня. Я пишу книгу о старинных обрядах, а про то, что ты говоришь, не найдешь ни в каких архивах.

Я уставился на него. Удивление сковало мой язык. Я подумал, что ослышался, но не знал, как переспросить. А потому начал какую-то любезную болтовню; однако слова быстро оставили нас, и мы застыли в молчании, разглядывая друг друга.

Он заговорил первым, подперев голову рукой, в негромком голосе слышалась печаль:

– Сколько же тебе лет, мальчик?

Я отвечал:

– Весной будет девятнадцать, если мне удастся дожить до нее.

– И ты слышишь в сумерках голоса летучих мышей, когда они мечутся над тобой?

– Конечно, – ответил я. – Ночь часто просто кишит ими.

– Они кричат для вас, молодых. Когда человек стареет, они не умолкают, но глохнет его ухо. Так случается и с царями, тогда-то и пора задуматься об уходе. Что ощущает твое сердце, Тесей, когда бог зовет тебя?

Я молчал, припоминая. Невзирая на все, я думал, что он поймет меня. Как ни странно, с отцом я не всегда чувствовал это и, подбирая слова, открыл свое сердце в этой небольшой комнатенке звездорожденному Миносу, владыке островов.

Когда я закончил свою речь, тяжелая маска царя опустилась на грудь. Я устыдился того, что утомил его. Но он вновь поднял хрустальные глаза и медленно кивнул:

– Выходит, жертву принес ты, хотя царем является твой отец.

Слова его пронзили меня, в такие глубины не могло проникнуть ни слово моего деда, ни даже мои собственные мысли.