Тетрадь первая
Шрифт:
— Ах, они прэлэстные, прэлэстные!..
И внезапно, хищно, точно выклюнув — что-то блестящее из подножного сору! Копейка? Нет, пуговица. — «Вам… (он меня никак не зовет, и я глубоко понимаю)… это нужно?» Я: — «Н-н-нет…» — «М. б. Але нужно? Играть…» Аля, с моей же неудивляющейся деликатностью (всей деликатностью невозможного неудивления) — «Н-н-нет… спасибо…» — «Тогда я… Такие вещи всегда так, так нужны…» (Бережливо прячет.)
Произносит хребёт (NB! кажется и моя мать так произносила, во всяком случае: Лёв Толстой, и, помнится:
А у самого хребет как у рыбы — ar^etes [21] .
Как настигаемый олень
Летит перо.
обманут день —
И как хитро!
Все силы ада за спиной —
масть!
Всё дети матери одной,
Чье имя — страсть.
Олень, олень Золоторог,
Беда близка!
То в свой звонкоголосый рог
Трубит тоска…
По зарослям словесных чащ
21
рыбьи кости (фр.)
Спасайся, царь!
То своры дых кровокипящ,
То ревность — псарь.
Всё громче, громче об ребро
Сердечный стук…
И тихо валится перо
Из смуглых рук.
4-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.
<Справа от стихотворения, поперек страницы:> Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.
О двух
В лазури и герба
Сказ. Дважды стукнула судьба
В сияющие лбы Волконских.
О том, на кандалы корону
Сменившем — сказано до нас.
Нам гордость горькая пришлась
Быть современником второму.
(не кончено)
Над владыками,
Над коронами —
Власть великая
Нам дарована…
(Четверостишие из к<оторо>го вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напеч<атанное> в Ремесле 1932 г.)
Тучи как судьи.
Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.
Для меня жирных тельцов не режут.
На што мне
Вырывает из рук бумагу,
В очи сыплет цветочной пылью,
В волосах запевает нагло,
За спиной завивает крылья…
(Ветер)
Где заговорщик, глотающий пепел?
Долг возложив на детей годовалых
Те — остальные — сидели в подвалах, —
Тел без гробов — ждя,
Новых пиров — ждя…
Не дошаливши последнюю шалость
Горстка детей за отчизну сражалась…
Приносим С. М. с Алей самодельные, с пайковыми бобами, пирожки. Швыряет на сковородку, обугливает и, не видя ни ножа ни вилки: — «Можно, я думаю, руками?»
—
Нет, ошибаюсь, пирожки были в другой раз, на этот раз был — блин (мой, во всю сковородку). Держал руками и рвал зубами.Внимательность к вещам. — «Прэлэстный угольничек», — тарелка (простая, с цветком).
— Я вижу: несколько человек — штатск<их?> — сняли шляпы: заложники. Там был и мой двоюродный брат, — только он шел с той стороны — если бы я его увидел — не знаю — я бы наверное кинулся — чтобы тоже… Кто-то из солдат толкнул меня в грудь. Вернувшись, написал обеим дамам (через два а), что я не могу принимать вознаграждения от правительства, которое так обращается с человеком.
…Каждый, самый слабый, должен сказать, ответить…
В<олкон>ский заключен сам в себе, не в себе — в мире. (Тоже одиночная камера, — с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист — породы Гёте. Ему нужны не люди — собеседники (сейчас — не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда — сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь — отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?
Никогда — тебе, всегда — себе.
Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи — так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)
Ласковость за которой — что? Да ничего. Общая приятность от того, что ему радуются. Его мысли остры, его чувства flottent [22] .
22
скользят по поверхности (фр.)
Его жизнь, как я ее вижу — да впрочем его же слово о себе:
— «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается — начнется».
— Вы любите свое детство?
— Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю когда это кончится… Этим, должно быть и объясняется моя молодость.
(Про Алю: изумительная девочка…)
Однако, в первый приход, сказал же:
— «Я, вообще, сейчас, кажется, не могу причинить никому ни радости, ни горя…» А вчера: — «Каждый свой день…» (люблю больше предыдущего и т. д.).
Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, — нет, это бросается легко, созерцательно- <под строкой: повествовательно-> спокойно, почти небрежно.
Учитель чего? — Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.
Вернее: читает систему Волконского (Хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) — когда мог читать — Жизнь.