Тетраграмматон микрорая

Жёсткая верхняя полка заполосила отблесками ночных фонарей, словно город чутко смотрел мне вслед конусами прожекторов. Под его бесшумным взглядом, в размеренном стуке колёс и лёгкой пыли старого вагона меня настиг сон. Последней мыслью был образ Маши. Странно, в нём проступил какой-то второй силуэт. Нет, наверное, мне просто хотелось оживить в воображении плоскую статику маленькой картинки на цифровой страничке. А может, это было чем-то другим. Смутное сомнение и неоформленное беспокойство подступили к сердцу, и встали так близко к пониманию какой-то головоломки, что дух захватило. Но разум никак не желал даже понять головоломку, не то, что вытащить на свет её разгадку. Меня никак не оставляло это странное чувство. Вокруг происходило какое-то неощутимое движение, и меня затягивало течением, вокруг которого, словно щепки в весеннем ручье, скапливались совпадения, недомолвки и закономерности, суть и логика которых лежали за пределами моего понимания. Сон не принёс отгадки, как я не пытался обострить сознание сосредоточением, расслаблением или чередованием этих фаз. Даже музыка не помогала. Минутные просветления отзывались болезненной слепотой разума. В эти отрывочные фрагменты времени, запущенного мною немного вспять на пути к Маше, музыка создавала резонанс, и формировала прообраз ответа. Но стоил обострить пристальное внимание на зыбкие подобия разгадки, как они расплывались деталями несвязных образов. Час за часом я тщетно пытался понять, что именно меня беспокоит в последнем Машином письме. Или дело в том, что оно слишком прямолинейно хорошее, и от того мало похоже на правду? Вряд ли. Резюме простое и очевидное. Запутался. Одно знаю точно: образ Маши оживал по мере моего приближения. Я мог бы поклясться, что уже знаю, как выглядит её лицо в движении, вижу-чувствую мимику девушки, и слышу голос, который шепчет-диктует себе-мне письма, собранные электронным форматом. Стало чудиться, будто я слышу тепло её дыхания, а на губах остаётся мимолётная влага от поцелуя доверчивых губ.

Если всё идёт к тому, что мне суждено сойти с ума, пусть так и будет. Эта цена мне вполне довлеет, если ею будет куплена шанс дотянуться до Маши.

Во сне.

В осознанном или нет, теперь неважно. Передача чувств на расстоянии — ничуть не выдумка. Немногие смогут поверить, и в этом нет ничего удивительного. Вкус изысканного блюда, свет солнца сквозь витражи костёла или томление сердца, переполненного чувствами, всё это не передать словами. Даже самыми верными, поэтчиными и честными.

Часы-дни-ночи сближали меня с Машей в точке пространства-времени.

В назначенный внутренним голосом час я вышел на свет далёких окошек. Их мелькание между ветвями зелёных насаждений легко было принять за разгорячённую зыбь летнего воздуха, или за напряжённый зов, направленный из разных точек пространства с одной целью — найти отклик. Только всё это образный самообман. Там, за бортом жестяного вагона ночная прохлада. Воздух гораздо холоднее, чем можно было ожидать в это время года. Машин дом где-то там. За прохладой тенистых окраин парка на пологом пригорке, где в центре стоит бетонный монумент с пятиконечной звездой. Дальше виднеется лиственный, должно быть, берёзовый лес. Между ветвей серо-стальная рябь, контрастом с розоватым закатным небом. На тёмном зеркале не то озера, не то реки блестит пол дюжины робких жёлтых фонарей. Там. Где-то рядом там её дом. Не то ли окошко, то ли первый, то ли второй этаж?

Я дотянулся.

Переживание сродни удару током. Оказалось, у неё замёрзли руки. Это было так явственно и близко, прикосновение её мягких прохладных пальцев. Робкое, испуганное. Дыхание горячее и сбивчивое от неожиданности, или от страха. За спиной силуэт окна во всю стену длинной, узкой комнаты, а у окна стол для домашних занятий. Кажется, деревянный. У Маши оказались короткие волосы, эдакий ёжик торчком, как у Милен Фармер или Земфиры. Свет лунного оттенка проник из-за кисейной шторы и очертил мягкий контур щеки, носа, шеи. Я не видел её глаз, или они были закрыты. Она была одета в короткую майку или рубашку. Грубая ткань, похожая на лён ручной выделки, тёмно-зелёная или светло серая, это всё, что составляло её одежду. Податливая ткань могла соскользнуть от одного прикосновения, стоило только протянуть руку. И рука готова была обнять за остренькое, как будто детское плечо, но…

Это всего лишь сон.

Яркий, выпуклый и настолько горячий, что получился, бесспорно, сексуальный подтекст. Переживание ясное и обострённое, ничуть не слабее настоящего соития между мужчиной и женщиной. Я попробовал сравнить опыт прошлых отношений с женщинами и мимолётный, дистанционный контакт с Машей. И каков же результат? Что было реальным, а что эфемерным? Пожалуй, сравнение не выявило разницы. И дело ни в том, как скоро, как долго тому назад или как долго по временной протяженности. Этот контакт состоялся вопреки всем постулатам общепринятой науки, он превзошёл ограничения пространства, времени и скорости, а по пестроте и тактильному отзвуку оказался ничуть не слабее реальной близости.

Что бы это ни было, оно случилось.

Я готов был поклясться чем угодно: этот контакт не был односторонним. Но даже если я ошибаюсь, остроты моего переживания хватит на многое. В том числе и на то, чтобы убедить Машу в реальности происшедшего. Я увидел её, и дай Бог кому-нибудь такую уверенность в очевидности столь неочевидного. Поверьте, это того стоит. Я мысленно попросил прощения, если что-то не так. Будь я рядом с ней, не думаю, что в мире нашлась бы сила, способная остановить огонь моего желания. Но поезд стучал колёсами и раздвигал границу между нами. Оттеснял временем и расстоянием два сближенных сердца. Мой жгучий и несвязный шёпот, направленный в прохладу оконного стекла, дрогнул.

Показалось, как сквозь стекло долетела мягкая, как шёлковый взмах, мысль-фраза:

«Не щемись, мой Сталкер. Пусть теперь у нас обоих будет спокойная ночь».

Пусть, прошептал я в ответ.

А мысль, только и ждала мгновения, когда наступит время родиться на свет. И появилась стройной, оформленной системой образов. Мне потребуется несколько часов и десяток — другой тетрадных страниц.

И того и другого у меня с избытком. Предстоял долгий путь на восток.

«Дирижер сновидений».

На эту тему он рассуждал неоднократно. Перечитал несколько полок специальной литературы, от Зигмунда Фрейда и Раймонда Моуди, до Серафима Роуза и Роберта Уилсона. Каждый человек по своей природе неповторим, уникален и бессмертен, но как с такой уникальностью жить? Стоит спрятаться в дебрях собственного мировоззрения, и оттуда уже так просто не выманить. Происходит внутреннее замыкание личной психосферы, одервенение души, появление снобизма и самоуверенной брезгливости к тому, что не вписывается в рамки привычного, а значит, правильного. Всё это много умные слова, а суть сводится к истине, которая выглядит просто.

Люди обречены на одиночество.

Есть друзья, а есть приятели или просто коллеги. Каждому выверенная доля души, и ни-ни больше. Всё остальное делим на ярлыки «интимно», «неудобно». А с теми, для кого подходит интимность, будут свои пределы и новые порции ярлыков. От души к душе, от слова к слову, от взгляда к взгляду каждый человек обречён на дробление себя изнутри. И только вдруг встречаются люди, соприкасаются дозволенным «неодиночеством» и кажется вот и всё. Отныне навек, навсегда. Любимый человек, или просто друг, что по сути гораздо важнее. А потом человек как кубик-рубик вертит кусочками души, тасует их словно колоду. Он не меняется, нет, люди редко меняются, если только сами не захотят или не вынудит кто до боли. Вот и смыкаются ранее прятанные кусочки под иным углом, с новым привкусом.

Любовь рушится, друзья превращаются во врагов, а пресловутое одиночество принимает новую форму. Оно никуда не делось, и не возникло из ничего, только грани кубиков рубят по живому, режут кромками душу. Там заживёт, тут зарубцуется. Надолго ли? Кажется, до конца жизни дотянет.

А если…

Ему привиделось так ярко, словно памятный тоннель из образной чехарды Моуди. Не отмахнёшься. Пальцы задрожали, а во рту пересохло. Под боком что-то сонно проворчала жена, а во тьме нестерпимой резью моргнул экран телефона. Чтобы не разбудить любимую, он вышел на кухню и скоростной морзянкой выбрал-набрал номер.

— Алло, привет. Не спишь?

— Брателло, ты чего, катушкой тронулся? — раздался недовольный голос Миши, давнего друга, ещё со школьной парты пополам.

— Слушай, я понял.

— Чего ты понял? Ты мне сейчас Ксюшу если разбудишь, тебя Варька убьет, не посмотрит что я вступлюсь. Три ночи на стрелках, дурья башка!

— Погоди, но я правда придумал, как люди могут преодолевать одиночество.

— Молоток, держи пачку гвоздей. Слушай, я правда рад за тебя. Но сейчас не то время. А, впрочем, погоди.